- Вы знаете, что вы просто ходячая неприятность? – говорю я ему.
Он поднимает свою неряшливую седую бровь. – Рыбак рыбака… – Я смеюсь, но позже, когда все уже спят, прокручиваю в голове все, что он сказал. Что нам суждено сражаться. Что это война. И это значит, что и я, и Джеффри, и Анжела, и все те, кто мне не безразличен, окажутся в самом эпицентре.
Утром трубят безумно громкие ангельские трубы, и все встают еще до рассвета. Больше официальных встреч не запланировано. Мы все обсудили вчера, сказал Стивен. Он машет всем, даже тем из нас, кто не является официальным членом, зовя собраться в круг в центре луга.
- Мы хотим воспользоваться случаем и выразить свое почтение Маргарет Гарднер, поскольку это последнее собрание, на котором она присутствует, - говорит он, когда мы все собираемся. Я глазами ищу Джеффри, но не вижу его.
Наверное, он улизнул, чтобы половить рыбу или заняться еще чем-нибудь, и это приводит меня в бешенство. Он должен быть сейчас здесь.
Мама склоняет голову и становится в центр круга. Все вызывают свои крылья. Стивен кладет руку на снежно-белые перья за маминым плечом.
- Ты служила Ему верой и правдой, и вдохновляешь этим всех нас, - говорит он. – Мы отдаем тебе нашу любовь, Мэгги.
- Нашу любовь, - чуть слышно шепчут собравшиеся, и мы все смыкаемся, другие члены внутреннего круга кладут одну руку на ее крылья, а другую на соседа, остальные делают то же с впереди стоящим, все дальше и дальше, пока мы не создаем великолепную сеть полу-ангелов с мамой посередине. Солнце пробивается сквозь горы, окутывая ее ореолом сияния, и сочетание солнца и нашего сияния почти причиняет глазам боль.
Луг наполняется ангельским гомоном, а затем гомон превращается в слово на ангелике, кажется, слово любовь, пробивающееся через многоголосье музыки ангельского языка, или, может, это комбинация нескольких слов, когда каждый говорит что-то свое, но, в конечном итоге, это значит одно и то же, и не поддается переводу.
Я замечаю, что плачу, слезы скользят по лицу и капают с подбородка на траву у моих ног. И я улыбаюсь. У меня появляется чувство, будто что бы не случилось, какая бы темнота не лежала впереди, нет ничего, что победило бы эту силу.
Моя радость мгновенно исчезает, когда я вижу, как тяжело приходится маме, когда мы идем обратно к машине, а Джеффри, Билли и я окружаем ее со всех сторон, чтобы поддержать, если она начнет падать. Было бы проще полететь, но у всех нас есть вещи, которые тогда придется держать в руках, а маме не безопасно лететь в одиночку. Она продолжает говорить, что все в порядке. Но это не так. Она потеет, и нам пришлось сделать привал дважды.
- И в чем смысл? – выплевывает Джеффри, когда мы останавливаемся во второй раз.
- Смысл?
- Смысл всего этого собрания. Не похоже, чтобы они действительно что-то делали. Не похоже, что они смогут ее вылечить.
- Конечно не смогут, - говорю я, хотя мне и приходило в голову, что учитывая весь тот свет и выброс нашей силы, и тот факт, что сияние может лечить людей, наверное, где-то глубоко в душе я надеялась, что мама будет чудесным образом спасена, или хотя бы, это даст ей силы продержаться на несколько дней дольше.
Но, вероятно, все то впечатляющее сияние превратилось в обычный солнечный свет, а собравшиеся пожали друг другу руки, и мама отправилась умирать. – Не будь дураком, Джеффри. Собрание беспокоится о нас, или тебя не было, когда они все говорили, что придут на похороны?
- Посмотрим, - отвечает он так, словно ему это крайне безразлично. – Посмотрим, кто действительно там появится.
- Они все придут.
- Почему? Потому что ты видела их во сне?
- Да. Я видела их.
- А что, если твой сон вообще ничего не значит? – спрашивает он с внезапной горечью. – Что если это просто сон?
- Да, это сон, но это еще и видение, - отвечаю я раздраженно. – Конечно, он что-то значит.
- Думаешь, это часть твоего предназначения?
Я смотрю на него долгим взглядом. Хотелось бы знать ответ на этот вопрос.
- Это будущее, - говорю я.
Глаза Джеффри горят серебряным огнем. – А что если нет? Что если это кто-то так шутит над тобой? Может, у нас даже нет никакого предназначения, Клара. Тот факт, что кто-то сказал тебе, что ты была послана на землю, чтобы что-то сделать, чтобы стать кем-то, не делает это правдой. – Не знаю, что на него нашло, но я прекрасно знаю, что он подвергает сомнению все, чему нас учили, и это меня раздражает. – Ты не веришь маме?
- Нет, потому что она была не слишком откровенна с нами.
- Эй, о чем это вы тут спорите? – прерывает нас Билли, подбегая к нам с той стороны, где мы оставили маму сидящей за столом для пикников под деревьями на площадке для кемпинга. – Мне стоит вмешаться?
- Ничего, - говорит Джеффри, отворачиваясь от нее. – Мы уже можем идти? У меня еще есть домашнее задание, которое нужно сделать до завтра.
- Да, пошли. Думаю, она справится с остатком пути. – Говорит Билли, глядя на меня. Я же внимательно разглядываю шнурки своих походных ботинок. Слышала ли мама что-то из нашего разговора, спрашиваю я себя. Интересно, задело ли ее то, что сказал Джеффри, каждая злая мысль, каждое сомнение пронзает ее как ножом. Я с болью сглатываю.
- Все хорошо? – спрашивает Билли.
Я поднимаю голову и пытаюсь улыбнуться и кивнуть. – Да. Все нормально. Я просто хочу домой.
- Ладно, тогда пошли, - говорит она, но как только Джеффри отходит, она берет меня за руку. – Не опускай головы, ладно?
- Я знаю.
- Надвигается буря, ребенок, - говорит она, улыбаясь так, что это напоминает мне, как она выглядела у могилы мамы. – Я чувствую это. Приближаются тяжелые времена. Но мы справимся.
- Хорошо.
- Ты мне веришь?
- Да, - отвечаю я, кивая головой.
Хотя, правда в том, что не все из нас справятся с этим, и я не знаю, во что верить.
ГЛАВА 12. НЕ ПЕЙ ВО ВРЕМЯ ПОЛЕТА
И теперь все начинает происходить довольно быстро. Мама бросает работу. Она проводит много времени перед телевизором, завернувшись в одеяла, или на заднем дворе, разговаривая часами с Билли. Она много спит. Перестает готовить. Это может не показаться чем-то важным, но мама любит готовить. Ничто не наполняет ее такой домашней радостью, как поставить что-нибудь замечательное на обеденный стол, даже если это что-то простое: ее фирменный кофейный пирог или макароны с пятью сортами сыра. Но сейчас это слишком для нее, и мы прибегаем к ожидаемой схеме: хлопья на завтрак, сэндвичи на ленч, замороженные обеды. Джеффри и я не возражаем. Мы не говорим ничего, но думаю, именно в этот момент, когда мама перестает готовить, мы осознаем все. Осознаем, что это начало конца.
Затем в один из дней она говорит Билли и мне, совершенно неожиданно:
- Думаю, пришло время поговорить о том, что мы собираемся сказать людям.
- Окей, - говорю я медленно. – О чем?
- Обо мне. Думаю, мы должны сказать, что у меня рак.
Я задыхаюсь, шокированная. До этого момента я ни на мгновение не задумывалась, что мы скажем людям, как мы объясним мамину «болезнь», как она любит называть это. Рак определенно все объяснит. Люди начинают замечать, думаю я. То, что она остается сидеть во время матчей Джеффри по реслингу. Какой тихой и бледной она стала, как одна из прядей ее волос спереди стала серебристой, и что теперь она постоянно носит шляпу, чтобы скрыть это. Как из стройной она превратилась в болезненно худую.
Все это кажется на столько неожиданным, но потом я понимаю, что раньше просто не обращала внимания. Я была так поглощена своей собственной жизнью, моими снами, идеей, что Такер погибнет. Она становилась все слабее, и я не замечала до сегодняшнего дня.
До чего же я потрясающая дочь.
- Какая разновидность рака? – спрашивает Билли глубокомысленно, словно это и не ужасная тема для разговора.
- Что-нибудь смертельное, конечно, - говорит мама.
- Окей, можем мы не говорить про это? – я не могу больше этого выносить. – У тебя нет рака. Почему мы не можем просто не сказать им ничего? Я не хочу, чтобы меня принуждали рассказывать еще одну ложь.