Неограниченна власть царя. "Не Москва государю указ, а государь Москве". "Воля царская - закон". "Царское осуждение бессудно". Царь и для народа, как в христианском учении, недаром носит меч. Он представитель грозной силы. "Карать да миловать - Богу да Царю". "Где царь, там гроза". "До царя идти - голову нести". "Гнев царя - посол смерти". "Близ царя - близ смерти". Царь источник силы; но он же источник славы: "Близ царя - близ чести". Он же источник всего доброго: "Где царь, там и правда", "Богат Бог милостью, а государь жалостью", "Без царя народ сирота". Он светит как солнце: "При солнце тепло, при государе добро". Если иногда и "грозен царь, да милостив Бог". С такими взглядами, в твердой надежде, что "царь повелевает, а Господь на истинный путь направляет", народ стеной окружает своего "батюшку" и "надежу", "верой и правдой" служа ему. "За Богом молитва, за царем служба не пропадает", говорит он и готов идти в своей исторической страде куда угодно, повторяя: "Где ни жить, одному царю служить" - и во всех испытаниях утешая себя мыслью: "На все святая воля царская".
Эта тесная связь царя с народом, характеризующая нашу монархическую идею, выработана, собственно, не аристократической и не демократической Новгородско-казачьей Россией, но Россией земской, которая выросла вместе с самодержавием. Эта идея и стала характеристично русской, глубоко засев в народном инстинкте. Ни демократическая, ни аристократическая идея при этом не исчезли, но во все критические, решающие моменты Русской истории голос могучего инстинкта побеждал все шатания политических доктрин и возвышался до гениальной проницательности.
Замечательна память об ореоле, которым русский народ окружил "опальчивого" борца за самодержавие, опускавшего столь часто свою тяжкую руку и на массы, ему безусловно верные. На борьбу Иоанна IV с аристократией народ смотрел, как на "выведение измены", хотя, строго говоря, "изменников России" в прямом смысле Иоанн почти не имел перед собой. Но народ чуял, что у его противников была измена народной идее верховной власти, вне которой уже не представлял себе своей "Святой Руси".
Смутное время сделало, казалось, все возможное для подрыва идеи власти, которая не сумела ни предотвратить, ни усмирить смуты, а потом была омрачена позорной узурпацией бродяги самозванца и иноземной авантюристки. С расшатанностью царской власти аристократия снова подняла голову: начали брать с царей "записи". С другой стороны, демократическое начало казачьей вольницы подрывало монархическую государственность идеалом общего социального равенства, охраняемого казачьим "кругом". Но ничто не могло разлучить народ с идеей, вытекающей из его миросозерцания. Он в унижении царской власти видел свой грех и Божье наказание. Он не разочаровывался, а только плакал и молился:
Ты, Боже, Боже, Спасе милостивый,
К чему рано над нами прогневался,
Наслал нам, Боже, прелестника,
Злого расстригу, Гришку Отрепьева.
Ужели он, расстрига, на царство сел?..
Расстрига погиб, и при виде оскверненной им святыни народ вывел заключение не о какой-либо реформе, а о необходимости полного восстановления самодержавия. Главной причиной непопулярности Василия Шуйского были уступки боярству. "Запись Шуйского и целование креста в исполнении ея, - говорит Романович-Славатинский, - возмутили народ, возражавший ему, чтобы он записи не давал и креста не целовал, что того искони веков в Московском государстве не важивалось". А между тем "ограничение" состояло всего только в обязанности не казнить без суда и в признании совещательного голоса боярства. То и другое каждый царь и без записи соблюдал, но монархическое чувство народа оскорблялось не содержанием обязательств, а фактом превращения обязательности нравственной в юридическую.
Тушинско-Болотниковская приманка казачьей вольности тоже не получила торжества. Тушинцы и болотниковцы были осознаны как воры, столь же опасные, как враги иноземные, как враги всего общественного порядка. Всеобщий бунт против королевича не менее характеристичен. Кандидатура Владислава сулила водворить порядок на началах "конституционных", в которых права русской нации были широко ограждены. Он принял обязательство ограничить свою власть не только аристократическою боярскою Думою, но также Земским собором. Под контроль Земского собора он ставил свое обязательство не изменять русских законов и не налагать самовольно податей. С современной либеральной точки зрения восшествие иностранного принца на таких условиях не нарушало ни в чем интересов страны. Но Россия московская понимала иначе свои интересы. Именно кандидатура Владислава и была последней каплей, переполнившей чашу.
Поучительно вспомнить содержание прокламаций кн. Пожарского и других патриотов, возбуждавших народ к восстанию.
Прокламации призывают к восстановлению власти царя.
"Вам, господа, пожаловати, помня Бога и свою православную веру, советывать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разорение быть не безгосударными". Конституционный королевич, очевидно, ничего не говорил сердцу народа. "Сами, господа, ведаете, продолжает прокламация, как нам без государя против общих врагов, польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров - стоять? Как нам без государя о великих государственных и земских делах с окрестными государями ссылаться? Как государству нашему впредь стоять крепко и неподвижно?"
Национально-монархическое движение стерло все замыслы ограничений самодержавия до такой степени, что теперь наши историки не могут даже с точностью восстановить, что именно успели бояре временно выхватить у Михаила. Во всяком случае, ограничительные условия были выброшены очень скоро в период непрерывного заседания земских соборов (между 1620-25). Народ смотрел на пережитое бедствие как на Божью кару, торжественно обещая царю "поисправиться" и заявляя Михаилу, что "без государя Московскому государству стояти не мочно" - "обрал" его "на всей его воле".
Это торжество самодержавия характеристично тем, что оно было произведено земской Россией в борьбе против русского аристократического начала и русского же демократического. Россия земская, т.е. именно национальная, выражающая типичные особенности национальности, - отвергла в смуте все другие основы, кроме самодержавной, и воссоздала его в том же виде, в каком рисовалось оно Иоанну Грозному и той земской России, которая свою культурно-государственную жизнь строила на православном миросозерцании.