На несколько дней поезд остановился в Люблине. Ягайлу встретили молодой краковский воевода Спытко из Мельштына и старый подскарбий Дмитр из Горая. Все было торжественно и красиво. Ярко цвели алые кунтуши польских магнатов на белом снегу. Ягайло тоже приоделся в парадное платье: в русский соболий опашень и княжескую шапку. Снег хрустел под копытами. Недавний сумасшедший ветер с Балтии принес бодрый холод, напоминающий русскую зиму. Польскую речь Ягайло понимал с трудом и только кивал, улыбаясь, с опозданием выслушивая толмачей, переводивших ему на русский приветствия послов.
По мере продвижения в глубь Польши великий князь литовский, не показывая этого, все больше и больше робел. Дома казалось это счастливое сватовство предельно простым и спасительным. Бегство с Дона, убийство Кейстута и расправа с его родней, последующая кровавая борьба с Витовтом, снова и снова приводившим на него немецкие рати, порядком измучили Ягайлу. Всякое дело, поначалу казавшееся ему легко исполнимым, оборачивалось впоследствии сотнею непредвиденных трудностей, от которых Ягайло стремился освободиться, перекладывая бремя их воплощения на чужие плечи. Покуда был жив Войдыло, у князя было мало забот, но когда верный холоп был повешен Кейстутом, дело осложнилось. На самого Кейстута ему и Ульянии наговаривали крестоносцы: мол, Кейстут — бешеный волк, который жаждет вас уничтожить… Писали об этом матери. Ульяния была сама не своя. Требовала от сына решительных действий. Ягайло, однако, и тут увильнул, для расправы с Кейстутом был послан им Скиргайло, в тайной, позднее и оправдавшейся надежде, что грех убийства падет на брата. (Скиргайло через несколько лет, в 1392 году, был отравлен Витовтом, мстившим, по-видимому, за убийство отца.) Задумав сесть на польский престол — тогда бы Литва, подчиненная ему, уже не могла поднимать головы против своего великого князя и Орден, устрашенный умножившеюся силой объединенных государств, стал бы ему не опасен, а главное, самое, самое важное, решительное и злое: именно тогда он наконец избавится от вечного соперника своего, Витовта, подчинит брата своей, уже непререкаемой королевской воле, а там, быть может… Не каждый же раз сумеет Кейстутов сын убегать из заключения! Последняя мысль жила в нем тайно, словесно не оформленная, но — жила! Отец, посредством выгодных женитьб, и сам утверждался на княжеских уделах, и детей наделял уделами. Так почему бы?.. Это была простая мысль, отцовская мысль. Но как ее воплотить в жизнь, Ягайло не понимал. Просто приехать и жениться и — стать польским королем? Однако тут являлась рада, сеймы, духовенство, шляхта, немецкие города, в дело вмешивались, помимо Ордена, Венгрия и Австрия, Чехия и германский император. На польский престол и руку Ядвиги оказывалось разом несколько претендентов, и всех надо было как-то удоволить (Как? И чем?). Ну, австрийцу, тому выплатить клятые двести тысяч флоринов, это еще он понимал. Да и был в силах. Русские княжества, доставшиеся ему, были богатой землей с торговыми городами, да и накопил батюшка немало. Но что делать потом? Он еще не предвидел того, что, ставши польским королем, попадет в полную зависимость к полякам и уже не выберется отсюда, а хитрый Витовт тем часом приберет к рукам Литву, Витовт, к которому (как-никак другу отроческих похождений!) Ягайло испытывал, кроме ненависти, сложную смесь чувств, где были и зависть, и восхищение, и что-то похожее на судорожную любовь… Оба молчаливо согласились забыть на время вильнусский плен и угрозу казни, но кровь между ними была, и привыкший швыряться чужими жизнями Витовт не забывал об этом.
Да! Быть королем! Но по мере медленного движения поезда, по мере того, как все большее количество вооруженной шляхты присоединялось к поезду, у Ягайлы являлись панические мысли: а ну как вся эта свадьба — обман? А ну как его схватят, как недавнего врага Польши и насильника, посадят на цепь, а там… Как Кейстута… И не отбиться, и не удрать уже никуда! Предчувствие, в общем верное, что он продает больше, чем покупает, что его обманули, обманывают, что они все решат по-своему, а он… Да уж не братец ли любезный, не Витовт ли все это и устроил вкупе с орденскими немцами?
Там, в Люблине, и пришла к нему показавшаяся спасительной мысль: пригласить крестным отцом великого магистра Тевтонского ордена. Казалось, что таким образом он сумеет превратить орденских рыцарей из врагов в друзей. Упросил. Послом отправили подскарбия Дмитра из Горая. Однако магистр Конрад Цольнер, ответа коего ждали несколько дней, отказал, сославшись на дальность пути и занятость делами… Не удалось! Меж тем путешествие в Краков и в польский плен продолжалось. Он почти всегда теперь был с Витовтом, суеверно боялся отпустить двоюродника с глаз. Шутили, смеялись, как некогда, в былые дни. Витовт легко сходился с польскими вельможами, уже и начал толковать по-польски, и это опять пугало.
Доехали до монастыря Святого Креста, расположенного на покрытой лесом скале — Лысой горе (название было отголоском иерусалимской горы Кальварии, Голгофы, что в переводе тоже означало Лысую гору, на которой совершалась казнь Спасителя). Кусок Святого Креста, сохранявшийся в обители, славился как источник Господнего благословения надо всею Польшей. Некогда Ягайло ограбил монастырь и увез святыню, однако позже вернул крест полякам, а нынче богато одарил монастырь. (Легенда, по которой Ягайло, вопросив по-русски: «Што то?» — хотел потрогать святыню, отчего у него тотчас отсохла рука, но поправилась, как только он подарил монастырю «глыбу золота» на изготовление драгоценной раки, — эта легенда возникла позже, соединив два события: прежнее разграбление монастыря Литвой и нынешний приезд Ягайлы.) Уже здесь начались те серьезные переговоры, которых ждал и боялся Ягайло. По строгим, даже насупленным лицам польских магнатов великий князь литовский понял, что шутки кончились. Начали с того, что, отдавая Ядвигу и корону Польши, польская сторона исполняет свои обещания. От Ягайлы требовалось крестить Литву, освободить польских пленных, возвратить Польше ее земли. На все должны были быть составлены, утверждены и подписаны грамоты. Гарантией исполнения условий Ягайло должен был отдать в залог часть, своих сподвижников. Заложниками становились: Скиргайло, правая рука Ягайлы во всех его делах, его двоюродный брат Витовт Кейстутьевич, луцкий князь Федор, Михайло Заславский, Иван Велзский. Видимо, этот пункт был хорошо продуман поляками. У Ягайлы разом отбирались самые деятельные помощники и те, кто мог бы удержать Червонную Русь. Ягайло не противился ничему, а временный плен Витовта даже обрадовал его. Каждый из заложников давал письменное обещание жить в указанном месте и не отлучаться, пока не будут выполнены обязательства великого князя.
Теперь Ягайлу сопровождало уже такое количество шляхтичей и кнехтов, что вся свита литовского князя утонула в польском сопровождении. В Краков прибыли в понедельник, двенадцатого февраля. Ягайло въезжал с севера, через предместье Клепарж, так что ему довелось, прежде чем достичь Вавеля, проехать через весь город. Литовцев оглушили гром труб, приветственные возгласы, многолюдство, невиданное даже и в Вильне. Сверх того высокие, как бы нависшие над улицею дома, островатые верха костелов, все мрачноватое готическое великолепие, выплеснувшееся в очи «северным варварам», далеко не все из коих бывали прежде на Западе. Ягайло ехал улыбаясь, радуясь крикам «Виват! Да здравствует король!», слегка раскрывши рот, с тем добродушно-простоватым выражением лица, которое обманывало столь многих.
Витовт рысил рядом, одетый с тою кричащею роскошью, которая в утонченной среде уже тогда начинала считаться признаком варварства и которую он сам считал выражением княжеского достоинства своего, в рудо-желтом зипуне, усыпанном драгоценностями, в бобровом опашне, крытом красным фряжеским бархатом «скарлатом», в соболиной шапке с орлиным пером, прикрепленным к ней крупным рубином, и все поглядывал вбок, то на Скиргайлу, то на безвольное длинное лицо Ягайлы, столь похожего и так непохожего на своего великого отца!
Мела поземка. Снег, кружась над домами, забивался в улицы. Снег и холод шли с севера, с Балтии. Литвины везли зиму с собой. По всему пути, до Люблина и от Люблина, снег и снег! Чернели заваленные снегом соломенные крыши чьих-то чужих, польских хором, и нельзя было зайти, сказать знакомое литовское приветствие, назваться и видеть, как загораются глаза у кметов и женок, как режут поросенка, варят щи, как хозяйка тащит угощение на стол, а хозяин начинает острить топор, собираясь на рать. «И даже когда я привел с собою против Ягайлы немецких рыцарей, литвины и жмудины сбегались ко мне толпами. Я, а не он, даже не Скиргайло, истинный литовский князь! — так думал Витовт. — И ведь Ягайло ничего не умеет! Без Войдылы… Убить отца однако сумел! (Острая ненависть колыхнулась в сердце. И как он, дурак, не поверил тогда отцу!). И опять же, не сам убил, послал Скиргайлу, — опять помогли! И на польский престол пригласили его, а не меня. А если бы меня?