Слова с той и другой стороны. Слова. Музыка речей, музыка труб во дворе замка, звон серебряных колокольчиков на платьях дам, словно дрожащий хрустальный дворец воздушных фей, в который влезли грубые подземные жители. «Она уже твоя! Не пропусти мгновенья! О, как неумел, как ничего не понимает брат! Мне бы она через неделю начала целовать руки!» — думает Витовт, лаская взглядом польскую королеву. И она наконец замечает его, чуть удивленно вздрагивает бровью, чуть кивает ему… Хорошо! Большего и не нужно теперь! И опять слова, и низкие поклоны, и они уходят. Опять гурьбой, как пришли. Теперь еда, хлопоты, веселая суета размещения, развьючивают лошадей, достают объемистые сундуки и укладки из саней и возов (уже прибывает обоз). Все для завтрашнего дня, для пира, с королевою во главе стола, для торжеств предсвадебных и потому лихорадочно веселых.
Назавтра день начался с поднесения подарков. К королеве отправились Витовт, Свидригайло и Борис-Бутав.
Перед Ядвигою доставали из ларцов серебряные и золотые кубки, ожерелья, скань и зернь, драгоценные индийские камни и восточную бирюзу. К персидским шелкам и к византийскому аксамиту и она не смогла остаться равнодушной, что Витовт с удовлетворением тотчас отметил себе. Отлично зная немецкий и неплохо польский, он скоро овладел разговором, и вот уже Ядвига начала подымать взор и заглядывать ему в глаза, сперва удивленно, потом со вниманием и даже просительно. А перед концом аудиенции вдруг, трепеща ресницами, попросила Витовта задержаться на несколько минут.
Сказано было царственно, по-королевски, и по-королевски, легким мановением руки, отстранила она придворных дам, двинувшихся было за нею. И вот они одни под невысокими сводами в простых, тесанных из камня гранях. В стрельчатое окно сквозь зелено-желтые витражи струится неживой зимний свет. Ядвига оборачивает к нему лицо, полное такой муки и скорби, что Витовт забывает на миг о всех своих тайных умыслах.
— Ты… — она говорит ему «ты», но это не знак близости, до которой допускают иногда сильные мира сего, это знак отречения от всего, что осталось там, где трон и прислуга. Это крик о помощи, это зов взыскующей правды: — Ты сын своего отца, ты не можешь меня обмануть! — Она почти кричит, но этот крик, задушенный шепотом, и глаза ее теперь — озера отчаянья и мольбы. — Я почему-то верю тебе… Скажи, убивал он Кейстута?
И наступает, наступило для Витовта мгновение, которому принадлежит вся его или ее будущая судьба, потому что — он видит это, он почуял, не почуять этого было нельзя, — за убийцу она не пойдет. Кинется с башни, разобьет себе голову о камни. И сейчас, теперь, от него, именно от него зависит (и ни от кого другого, и тут уже бессильны святые отцы!), создастся ли союз Литвы с Польшей, состоится ли Кревская уния. Скажет «да», и Ядвига откажет Ягайле, и дальнейшая судьба Восточной Европы пойдет иначе… В этой каменной зале сейчас, днесь, вся будущность и вся будущая история Литвы зависли на страшных весах человеческой воли, той самой, данной нам Господом.
Иначе надо туда, к Москве и с Москвою… Но опять Ягайле? А он? Витовт? Окончательным слугою брата? И немцы не одолеют московских ратей! А отца… Отца убил, конечно, Ягайло, пусть чужими руками, но убил — он! Сказать? Разрушить все и все обратить во прах? И эту пышную встречу, и надежды панов-малополян, и даже собственную жизнь поставить на кон, ибо невесть что произойдет, ежели Ядвига… Да нет! Не сможет! И — взгляд в очи. И видит: сможет! Но тогда попусту все… А ежели затем Орден объединится с Польшей против Литвы? И поможет Ягайле против него, Витовта? И надежд, призрачных надежд на корону и польский престол у него не останется уже никаких…
У Витовта на мгновение потемнело в глазах и закружило голову, столь многое обрушилось на него разом и столь многое надобно было решить в эти страшные мгновенья молчания, молчания, затянувши которое он уже отвечал, и отвечал «да». Витовт с трудом подымает голову. Взгляд его сумрачен, и прямая складка прорезала лоб:
— Убийца… другой, — с трудом отвечает он. — Я… знаю его, и он не уйдет от возмездия! (Именно теперь окончательно решил он исполнить то, что совершит через несколько лет.)
— Я верю тебе… — потерянно отвечает Ядвига. — Верю, — шепчет она. И надо уходить. Неприлично ему зреть, как плачет юная королева.
У нее уже не осталось теперь никого, Вильгельм тайно покинул Краков в обличье немецкого купца еще вчера, во время торжественной встречи литовского поезда, бросивши на волю Гневоша все драгоценности свои. И все ее польские друзья теперь нудят ее к браку с Ягайлой.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Крещение Ягайлы (церковные деятели торопились изо всех сил) назначено было почти сразу по приезде, на пятнадцатое февраля.
В суете приготовлений и сборов дошла весть, которой Ягайло, захлопотанный свыше меры, даже и не придал значения. Едет из Орды убеглый русский княжич, Василий, сын великого князя Дмитрия. Ну, едет и едет! Куда едет? В Буду? Ну вот и пущай… Он радовался близкому концу дорожных страхов, радовался возможности просто, без тайн поговорить с Витовтом:
— Надобно будет Ядвиге показать русские церкви! Знаешь, не по нраву мне эти костелы ихние! Как-то островато, суховато, словно большущий анбар! И купола… У русичей храмы вальяжнее!
Но Витовт, однако, простого разговору не принял. Он был непривычно строг, и Ягайло удивленно воззрился на двоюродника: что еще тот надумал? Слуги шныряли туда и сюда с припасами и рухлядью, творилась веселая хлопотня, и вовсе было не до важных речей.
— Выслушай меня внимательно! — требовательно повторил Витовт. В эти дни они, казалось, отложили всякую вражду и жили вместе как братья, как когда-то, до всех кровавых событий, разделивших их роковою чертой. — Вижу, что тебе не до того (спешишь добраться до супружеской постели — это про себя, молча), но выслушай! В Буде нынче нехорошо, бают, возможна резня! Не зарезали бы и наших русичей невзначай!
— Почто «наших»? — Ягайло пожал плечами, еще ничего не понимая.
— Пойми, брат! — не отставал Витовт. — Нам незачем ссориться нынче с Москвой! Неровен час какая замятня на русском рубеже… И Орден еще не одолен! В таковой нуже русичей надобно оберечь. Созови их сюда! Пущай воротят с пути и прямо в Краков! — И все еще ничего не понимающему Ягайле, уже грубо: — Наследник он! Московского престола! Старший сын Дмитрия! Чуешь?! Пущай пообвыкнет около нас…
— Задержать? — начал что-то понимать Ягайло.
— Зачем задерживать! Принять, обласкать, проводить… Опосле тебе же с им… А держать в нятье не след, у Дмитрия другие сыновья есть на замену. Задержишь, токмо потеряешь союзника доброго. Так-то, брат!
И прямо в глаза (не лукавлю, мол!):
— Приказать?! От имени твоего?
Ягайло кивает, все еще растерянно, все еще не понимая, что там затеял опять двоюродный братец. Но принять московского княжича… конешно… надлежит. Это-то он понимал!
А Витовт, тотчас переговорив с панами и отослав гонцов с непременным приказом — перенять и заворотить русичей на Краков, — тотчас сел писать грамоту Анне, весь смысл которой был: немедленно приезжай сюда с дочерью! С Софьей! Не стряпая! Днями! Со всевозможною быстротой! К торжествам!
«Поймет? — подумал, сощуря глаза. — Поймет!» Про умысел свой даже и в грамоте не высказал, только стремянному ненароком: мол, едет из Орды княжич Василий сюда! Скажешь о том госпоже… Поймет! В этих делах Анна умная баба! Свернул и запечатал грамоту, пристально поглядел в очи верному холопу:
— Скачи! Охрану возьми! Грамоту ту никому боле не отдавай! — Посидел один, уставясь невидящим взором в стену, и его круглое, котиное лицо стало непривычно задумчивым. Поднялся. — Нет, Ягайло, все-таки переиграю я тебя!
— сказал убежденно, но не вслух, а про себя. В мыслях сказал. А то тут у их, в Вавеле, и у стен — уши!