— Нет, Киприан, — сказал наконец Сергий. — Все, что ты делаешь ныне по церковному устроению, надобно! Надобно и всем нам, и тебе, владыко! Я ухожу… Мы все вскоре уйдем. Федор тебя не обманул, наступает новое время! Но того, что добыто нами, вам нельзя истерять! Не угасите Духа Живого во всех ваших стараниях. Не то и писаное слово, и сказанное с амвона, и изображенное вапою на стене церковной или в иконостасе, да и сами стены церковные — все окажет себя пустотою и тленом!
— Изограф Феофан то же самое говорит, — неожиданно для себя высказал Киприан, за миг до того даже и не думавши высказывать такое.
— Бает, что Византия давно мертва, а дух Божий жив на Руси!
— Токмо пусть не ошибаются те, кто надеется обрести милость Божию безо всякого труда! — возразил Сергий. — Вера без дел мертва есть, и ты, владыко, поставлен блюсти, и наставлять, и понуждать с неукоснением к деланию. Чаю, многие беды грядут православию от латинов, и не последнее из них то, что совершилось в Литве! Расскажи мне, как оказалось возможно такое?
Киприан начал говорить сбивчиво, рассказал об Ольгерде, об Ульянии, что каялась, умирая, в измене православию… Все было не то, и он чувствовал, что не то! Православная церковь токмо оборонялась, не наступая, и в сем был источник бед, грозящих полным сокрушением веры в землях славян. Надобны были книги, риторское и иное научение, надобно было делать то, что он, кажется, уже делает и будет делать и к чему, как он начинал понимать теперь, и предназначали его Сергий со своим племянником Федором. Нужны старцы, учителя, проповедники, отцы церкви, как в первые, изначальные времена, когда жили Василий Великий, Григорий, Иоанн Златоуст и иные многие. Он рассказывал, оправдывался и хвалился немногими, как видел теперь, победами в этой непрестанной битве за души верующих, и дивился, и ужасался тому, что дает, по сути, отчет этому умирающему старцу, которого он хотел только причастить и благословить, словно робкий ученик, сдающий экзамен строгому наставнику своему.
Киприан наконец смолк. Сергий дремал, и неясно было, не пропустил ли он почти всего, что говорилось сейчас, мимо ушей. Но спящий открыл глаза, отмолвив тихо:
— Я слушал тебя. — И, помолчав: — Чаю, не обманулись мы с Федором в тебе, Киприане! Все, что ты делаешь, — продолжал он с душевною простотой, — надобно. И труды твои даром не пропадут. Церковь стоит на земле и не может чураться земного. Помни только, отче, что надобное Господу — в духе, а не во плоти. И ежели в церкви угаснет духовное горение, не поможет уже ничто! И никакое научение книжное не сохранит веры живой в малых сих! — Он умолк, глядя в далекое ничто. Киприан уже намерился тихо встать, когда Сергий продолжил: — Спасибо тебе, владыко, что посетил меня! Со временем ты и сам возрадуешься сему посещению. — Он медленно улыбнулся, раздвигая морщины щек. — Я не держу тебя боле! Ступай. Келья готова, отдохни. И приходи помолиться со мною, когда позвонят к вечерне. Это тоже надобно. Для тебя.
Сергий тяжело встал, провожая гостя, и гордый Киприан, не постигавший доселе, что такое возможет с ним быть, встал на колени, принимая благословение у этого лесного инока, ухитрившегося при жизни стать бессмертным.
Назавтра, проводив Киприана, Сергий сразу же слег. Он не ведал, что эта встреча отберет у него столько сил, и несколько дней потом приходил в себя.
Теперь он уже с некоторым страхом сожидал приезда Василия. Впрочем, Василий сидит в Орде и вряд ли успеет на этот раз его посетить. Однако совсем неожиданно для преподобного приехала великая княгиня Софья. Приехала вдвоем с Евдокией, страха ради, как понял он. Евдокия не удержалась, всплакнула, довольно долго говорила о своем, домашнем, наконец поняла, оставила их вдвоем.
Сергий разглядывал сероглазую дочерь Витовта, гадая про себя, к добру или худу для земли этот брак. Витовт, конечно, попытается через дочерь свою держать Василия в руках. Сумеет ли только? В Василии была внутренняя твердота, и Витовт скорее всего обманывается… Тогда не страшно! Русские князья часто женились на литвинках… Приехала просить духовной помощи в близких уже родах?
— Тяжела я! — признается Софья, и старец кивает головою, словно уже заранее знал о сем. Спрашивает в свою очередь:
— Как назовешь дочерь?
— Дочерь?! — Софья глядит в этот высохший лик, в эти внимательные неотмирные глаза, с отчаянием думает: «Он знает все! И спросит сейчас, люблю ли я Василия! »
— Муж даден един и на всю жизнь, до гроба лет! — строго возражает ее страхам радонежский старец. — Храни его!
Мысли Софьи мечутся, как перепуганные птицы. В самом деле, любит ли она Василия? Не спросил, не спросил… А это сказал! Он все знает! Ведь не с тем приехала, не для того! Она не поверила Феофану, хотела сама узреть дивного старца, понять: что же такое заключено в этом православии, отчего целый народ готов положить за него жизни свои? И тогда римские прелаты, конечно же, не правы! Но тогда не прав и ее батюшка!
— Не допускай, дочерь моя, войны литвинов с Русью! Ни к чему доброму это не приведет. Удержи своего отца, он любит тебя! — остерегает ее Сергий, и Софья потерянно кивает, мало понимая, к чему обязывают ее эти слова и этот согласный кивок.
— Ежели дочерь… То я… то мы назовем ее Анной! — робко сказывает она.
Сергий кивает:
— По бабушке! Ну что ж, имя доброе…
— Страшусь за Василия… — начинает Софья, чтобы только что-то сказать, не молчать тут, в этой пугающей ее келье.
— Не страшись. Воротит на Москву с пожалованьем! — спокойно отвечает Сергий.
Софья низит взор, не ведает, куда девать руки, корит себя, что приехала к Троице. Лучше было бы ничего не знать! Ей уже боязно спросить старца, как намеривала дорогою, правда ли, что он видел Фаворский свет.
— Батюшка! — вопрошает почти с отчаянием, будто кидаясь в холодную воду. — Почему говорят, что от меня будет много горя Русской земле?
Сергий чуть-чуть улыбается — или ей так показалось? Возражает спокойно:
— Будь добрей! И молись! Проси у Господа послать тебе веру в Него! То, что ты видела там, — обольщение, — продолжает старец тихим голосом. — Тебе надо научитися всему наново! Будешь впредь посещать Троицкую обитель — поклонись гробу моему! Слушайся свою свекровь! — прибавляет Сергий совсем тихо. — В семье лад — и в земле будет лад. И мужа чти!
Софья опять вздрагивает. Любит ли она Василия? Или этот умирающий старец прав и совсем не в том дело, а в том, чтобы исполнять свой долг и служить Господу? Она старается представить мужа после того, как он вернется из Орды, и не может. Не просмотрела ли она, когда Василий из мальчика превратился в мужчину? Что она ему скажет? Как встретит? Не просмотрела ли она и свою любовь к нему?!
— Иди, дочь моя! — провожает ее Сергий, благословляя на прощанье.
— Изжени нелюбие в сердце своем!
Она припадает к этой руке, впервые со страхом подумав, что ведь его, этого старца, скоро не будет! И кто наставит, кто успокоит тогда? И что таится за русскою открытостью и добротой? Что помогает им выстаивать в битвах и сохранять нерушимо веру свою?
Княгиня Евдокия заходит к Сергию в свой черед. Уже не говорит ничего, плачет и целует ему руки. За тем и приехала — попрощаться. Для нее, не для Софьи, старец Сергий свой, близкий, родной. Он восприемник ее сына Петра, они с владыкой Алексием ростили, почитай, покойного Митю. И сладко теперь поплакать около него навзрыд. Сладко целовать эту благословляющую руку. Она смотрит на него долгим отчаянным взором. Свидятся ли они там? Все вместе? Снова и навсегда?
— Иди, дочь моя! — Сергий улыбается Евдокии. — Не ссорьтесь с невесткою! И не страшись за Василия!
Женщины уходят. Слышно, как топочут кони, как трогается, скрипя осями, княжеский возок, и вот дробная музыка колес замирает в отдалении.
«Почему же не едет Федор? » — думает Сергий сквозь набегающую дрему. Он ждет его, не признаваясь в том самому себе, ждет только его одного, все другие уже за гранью земных слов и дел. Все другие — лишние. Федор не может не понять, не почуять, не услышать его молчаливый зов!