— А…
— Людочка, я не собираюсь два раза повторять.
Голосом Великого инквизитора можно заправлять криогенные камеры — он холоднее жидкого азота. Людмила понимает, что своей назойливостью раздражает начальника, но так не хочется отпускать красивого зеленоглазого мужчину, который взирает на нее с легкой смешинкой в глазах.
Надо! Надо! Иначе обычным «наказанием» можно не обойтись.
— Извините, — лепечет Людмила снова, — кофе сейчас будет готов.
Павел Геннадьевич хмыкает и приглашает Фердинанда Сергеевича пройти в свой кабинет. Заместитель в последний раз улыбается Людмиле и направляется следом за начальником.
Темные силы владычицы Комесы, я почти теряю сознание, когда зеленые глаза смотрят на меня. Да, может мне показалось, что смотрят ласково, может, это всего лишь фантазии воспаленного мозга, но я чувствую, что таю и растекаюсь, как снеговик теплым мартовским днем.
Людмила не может удержаться, чтобы не кинуть взгляд на крепкий зад нового заместителя.
Что со мной? Я же должна ненавидеть все эти строгие костюмы и треугольники с изумрудами. Я же каждый вечер представляю, как пытаю их, как заставляю мучиться от боли. В моих ушах звучали стоны подлых святош, а теперь? Я таю…
Нет, надо взять себя в руки. Надо вспомнить все те страдания, которые Людмила вынесла, пока поместила попку в кресле секретарши верховного инквизитора, руководителя министерства по истреблению ереси и вольнодумства. Карандаш ломается в руках, и заноза впивается в палец. Боль отрезвляет.
Боль всегда отрезвляет, она не дает забыть — зачем я здесь…
Людмила специально оставляет занозу в пальце — нужно отнести кофе начальству и не поддаться колдовскому свету глаз Фердинанда Сергеевича. Интересно, а как его называют ласково? Фердиняша? Фердинанчик? Фердинюша? Людмила зажимает кусочек кожи, где кровоточит мелкая ранка, и саднящая заноза придает сил.
Темные силы владычицы Комесы, помогите мне выдержать!
Людмила славится тем, что может на одной руке нести поднос с четырьмя чашками кофе, сахарницей и серебряным кувшинчиком. Причем чашки будут налиты «с горкой», и ни одна коричневая капля не упадет на белизну блюдечка. Теперь же ее руки трясутся, словно она несколько дней пила без перерыва самый жесткий алкоголь. И ноги ватные… А сердце бухает громче стука каблучков.
— Людмила, возьми себя в руки! — сердито шепчет секретарь отражению маленького зеркальца.
Вредное отражение не хочет брать себя в руки. Оно хочет растаять в объятиях Фердинанда Сергеевича, хочет пропасть в зелени его глаз, хочет дышать воздухом его легких, хочет впиться в четко очерченные губы…
Приходится недоливать в чашки, иначе весь поднос будет заляпан коричневыми кляксами. Секретарь верховного инквизитора оглаживает блузку, расправляет идеальные оборочки на воротнике, одергивает юбку и снимает невидимую пушинку. Несколько движений расческой, потуже волосы. Все, она готова! Глубокий вдох, глубокий выдох. Темные силы, как же трясутся колени…
— Павел Геннадьевич, разрешите? — после легкого стука Людмила приоткрывает дверь в кабинет начальника.
— Да-да, Людочка. Прошу вас, — раздается в ответ вежливо-холодный голос.
В коричнево-красном кабинете как всегда пахнет ладаном. Людмила прикрывает за собой дверь.
Сердце бухает так, будто схватило самый большой молот кузнеца и со всего размаха бьет в огромную наковальню, Фердинанд Сергеевич сидит по правую руку от начальника. Сидит так, будто это Павел Геннадьевич зашел к нему на собеседование. Лакированные столы соединены буквой «Т» и на столешницах разложены бумаги. Оттиски печатей напоминают о недавней «выволочке». Нет, это не те бумаги. Другие.
Людмила чувствует свою неровную походку, злится на себя, прижимает палец с занозой к подносу, но никак не могу справиться с бурным дыханием. Кровь прилила к лицу и на нем можно жарить яичницу. Фердинанд Сергеевич скользит по женщине чарующими зелеными глазами, а она всеми силами старается переставлять дрожащие ноги.
Только бы не уронить поднос.
— Людочка, с вами все в порядке? — так может шипеть змея перед тем, как совершит бросок на беззащитного кролика.
Со мной? Конечно же нет! Конечно же не в порядке. Я… Я впервые ощущаю себя рыбой, выброшенной на берег. Воздуха не хватает, сердце колотится с такой силой, словно хочет разнести вдребезги грудную клетку и вырваться наружу. Во рту пустынная сухость, только перекати-поле не катается.
— Дда, Павел Геннадьевич. С утра немного нездоровится, п-похоже, что чем-то отравилась.