— Есть ли лекарство?
— Конечно, но не все готовы к этому. Думаю, некоторым людям эта болезнь нравится больше. Для них это привычно, и они не хотят отказываться от этого, даже если знают, что могут быть исцелены от этого. Само лекарство, конечно, очень трудно принять, — сказал он с сожалением в голосе.
Я подумала о Наде, которая была там, в этой огромной темноте, одна в своём горе. Но Малачи говорил, что есть выход, способ излечить Надю от её печали. Она снова станет целой и невредимой. И я позабочусь, чтобы это случилось.
Малачи прислонился спиной к стене. Он указал на белое здание на дальнем краю города, то самое, которое так ясно манило меня перед тем, как я вошла во Врата. Оно всё ещё тянуло меня, заманивая вперёд.
— Это Святилище, — сказал он.
Я машинально сделала шаг назад. Здание, которое притягивало меня как магнит, было тем самым, которое я ещё не была готова посетить.
— Полезно знать, — пробормотала я.
Он закрыл глаза, когда на нас обрушился лёгкий порыв ветра. Это было самое близкое ощущение к свежему воздуху, которое я когда-либо испытывала, и я увидела, как грудь Малачи расширяется, когда он вдыхает его. Я снова повернулась к востоку. Здания здесь были не такими высокими, и городская стена была хорошо видна. За ним виднелся дикий лес. Огромная стая птиц вырвалась из-за деревьев и перелетела через кроны деревьев. Прямо над ними низко висела полная и яркая луна. По крайней мере, я предполагала, что она была яркой. Вуаль, висевшая над городом, притупляла её красоту и делала сияние слабым и серым.
— Темнота — это часть города, — сказал Малачи, заметив, что я прищурилась. — Но если ты умеешь смотреть, то можешь отличить день от ночи. Ты можешь видеть солнце. Его свет не достигает нас здесь, но я научился видеть его.
— Как давно ты здесь?
Я боялась, что уже знаю ответ, примерно. Но ради него я надеялась, что ошиблась.
Он вздохнул.
— За течением лет уследить труднее, чем за течением дней. И я стараюсь не думать об этом. Какой сейчас год в мире смертных?
Я ответила ему и тут же пожалела.
Он снова опустил глаза на свои ботинки.
— О, тогда это было очень давно. Дольше, чем я думал. Я не хочу тебе говорить.
— Прости. Мне не стоило быть такой любопытной.
Ещё один вздох. Его пристальный взгляд переместился на меня, и он нерешительно сказал:
— Я живу в этом городе уже около семидесяти лет.
Я немного подсчитала в уме и кивнула. Насколько я могла припомнить, этот срок как раз подходил. Это означало, что он должен был умереть… покончить с собой… в начале 1940-х годов.
Он выглядел настороженным, словно пытаясь понять мою реакцию.
— Ты не выглядишь удивлённой.
Я взяла его руку в свою. Когда я пальцами скользнула под манжет его рукава, он вздрогнул, но тут же запутался в моём пристальном взгляде и замер. Я задрала его до локтя и провела большим пальцем по татуировке.
— Я видела её. Когда ты был без сознания. Я точно не уверена, но кое-что узнала об этом в школе. О том, что нацисты делали с евреями и другими людьми, попавшими в концлагеря.
— Да. Анна сказала мне, чему теперь учат в школе. Что люди называют это "Холокост". Ужасное слово, но оно точно подходит, — он наклонил голову, и его глаза остановились на татуировке. — История. Иногда она кажется мне очень свежей. В другое время кажется, что это было тысячи лет назад. И во все времена она кажется мне меньше, чем это слово. История велика. Для меня это была просто моя семья, и мой район, и мой город, медленно смыкающийся вокруг меня. Сначала я даже не заметил, что всё это сжимается, душит и разваливается на части. Я был слишком мал, чтобы понять это. Но тогда я не верил, что всё может стать ещё хуже, но всё становилось ещё хуже. И продолжило становиться только хуже.
Я сжала его руку.
— Мне очень жаль.
Я не знала, что меня больше огорчало: то, что он пережил, или то, что я заставила его говорить об этом.
— Всё в порядке, — заверил он меня, но его голос говорил об обратном.
Он позволил себе оторвать взгляд от татуировки и посмотреть на луну, и я наблюдала, как выражение его лица медленно трансформировалось из печального во что-то более мягкое.
Стремление.
Ему очень хотелось сбежать. В эту самую секунду он убегал. Я хорошо знала это чувство, глядя на пятно на стене, где обои отклеились, и представляя, как я ползу на другую сторону, далеко от того места, где я на самом деле была, от того, что я на самом деле переживала. Сколько раз я уже это делала? Сколько раз я так сильно концентрировалась, что покидала своё собственное тело? Сколько раз это спасало меня от того, чтобы не разбиться на миллион осколков?