Инспектором Киевской духовной академии с 1838 года был архимандрит Димитрий (Муретов), читавший лекции по догматическому богословию и блиставший наряду с архимандритом Иннокентием силою мысли, красотой и глубиной изложения предмета. «Его лекции по догматическому богословию, глубоко содержательные и проникнутые христианской любовью, производили сильное впечатление на слушателей» [239, с. 18]. Это был глубоко благочестивый человек, отличавшийся редким трудолюбием. Преосвященный Феофан сохранил об этом наставнике самые светлые воспоминания. Впоследствии он говорил, что из всех современных ему иерархов «самым даровитым по уму, широкому образованию и лучшим по жизни он считал преосвященного Димитрия Херсонского» [239, с. 19].
Из других преподавателей, которые отличались высоким уровнем образованности, особенно выделялся протоиерей Иоанн Михайлович Скворцов. Этот преподаватель метафизики и истории философии имел обширные познания в области философии, излагал в лекциях самое существенное и заботился о ясности, простоте и логичности рассуждений.
Священное Писание в Киевской академии преподавал в то время молодой и даровитый бакалавр, впоследствии член Санкт–Петербургского духовно–цензурного комитета архимандрит Фотий (Ширевский).
Большое влияние на юношей имел также профессор красноречия Яков Кузьмич Амфитеатров, у которого студент Говоров учился глубокой христианской убежденности, простоте слога и ясности мысли. Профессор был земляком Говорова, нередко приглашал его к себе в дом. Ученик дорожил близостью любимого наставника, и даже в минуты отдыха, во время прогулок они обсуждали религиозные вопросы, Вот как впоследствии преосвященный Феофан^ вспоминал об этих прогулках: «Случилось мне ходить с ним (Амфитеатровым) по роще. Я будто мимоходом спросил: зачем это есть такие неровности между предметами природы и воздушными явлениями, и неровности неприятные. Вот приятный цвет, а сбоку крапива или дурман… и на небе то светло, то пасмурно? — Экой ты чудак, отвечал он. Эти неровности — великое дело в икономии промышления Божия о нашем спасении. Милосердый Бог говорит тебе Сам: следовало бы, чтобы пот никогда не стирался с лица твоего, изможденного и утомленного, но Я даю тебе иногда вкусить радость жизни, позволяю просветиться очам твоим, открыту быть челу твоему и являться улыбке на устах твоих, чтобы не потерял ты надежды и не пал в отчаяние; следовало бы, чтобы земля только терния и волчцы произращала тебе, но Я повелеваю иногда земле давать тебе все обильно в наслаждение, чтобы ты не потерял уверенности, что есть еще возможность возвратить потерянное блаженство» [2, с. 123].
Яков Кузьмич отличался необыкновенной простотой и всегда сочувственно относился к нуждам учащейся молодежи, иногда простирая свои заботы до полного устройства судьбы нуждающегося в этом. В воспоминаниях епископа Феофана сохранился следующий факт. Однажды, гуляя по городским улицам, профессор встретил группу слепых нищих, Среди них ему бросился в глаза своею бойкостью и умным лицом мальчик–поводырь. Из расспросов выяснилось, что он был сыном бедного дьячка из Черниговской губернии. Амфитеатров взял его к себе в дом и определил в духовное училище. Мальчик оказался очень способным, с успехом прошел низшую и среднюю школу, закончил свое образование в академии, где и принял монашество. Это был впоследствии Ставропольский святитель — преосвященный Евгений.
Особенно студенты ценили Якова Кузьмича за его ораторское искусство, за его умение говорить проповеди. «Слова его, обдуманные и выходящие из глубины сердца, сильно действовали на слушателей, особенно студентов, которые все приходили послушать одушевленную и красноречивую речь учителя» [201, с. 22].
По свидетельству современников, студент Георгий Говоров именно здесь, в Киевской академии, развил в себе способность и любовь к писательству. Своими письменными проповедническими трудами он снискал уважение не только сокурсников, но и преподавателей. «Никто лучше его не писал, — говорил впоследствии о преосвященном Феофане его сокурсник по академии митрополит Московский Макарий (Булгаков), — только по скромности своей он не мог читать громко своего сочинения» [246, с. 386].