Разбойники увидели, что приходит им худо, заперлись и начали обороняться дома. Увидя такое сопротивление, начальник был минуты две в нерешимости: ломиться ли ему в дом или выманивать и выжидать разбойников на двор. Вдруг раздался выстрел, прямо ему в руку, другой, третий, — градом из всех окошек. Многие солдаты повалились. К счастию, в потемках разбойникам неловко было прицеливаться.
— Ребята! напролом! — закричал разъяренный капитан.
Солдаты бросились, но железные двери противостояли их усилиям.
— Что, взяли? — кричал атаман. — Давайте лучше уговариваться… Возьмите все наше добро… Пустите только нас на чистое поле.
— Вот мы вас отпустим! — отвечали пылкие офицеры. — Зажигайте дом!
Разбойники, услышав это приказание, мало-помалу затихли: они стали выбираться из дома чрез слуховые окна, по крыше, с заднего крыльца, решившись бегством спасти жизнь свою.
Между тем двери наконец были разобраны. Солдаты кинулись в покои, но уж никого почти не нашли там, и разбойники на дворе начали с остальными рукопашный бой, и очень выгодно; однако, видя беду неминучую, некоторые стали отвертываться и, пользуясь темнотою ночи, успели отпереть калитку и начали выбираться в поле; за ними последовали и все прочие, когда солдаты из комнат присоединились к своим товарищам и драться стало им не под силу, — но за оградой всех их встретил полным залпом майор, который давно уж скрежетал зубами от бездействия и с нетерпением ожидал своей очереди. Почти все разбойники с атаманом были перебиты. Немногие сдались и были перевязаны. Человек пять успело убежать.
Расправясь таким образом со всеми, солдаты принялись тушить огонь; проливной дождь на ту пору пособил им сохранить законную их добычу.
К утру они успели разделить по себе все доброе, найденное в покоях и кладовых, навьючили забранных лошадей и, зажегши с четырех сторон злодейское гнездо, отправились в деревню к майору, желавшему с предварительного позволения наместника угостить их всех у себя дома в знак благодарности за кровавую месть, которую совершить они ему пособили.
Сам он отправился в кибитке вперед, чтоб изготовиться к принятию дорогих гостей… Но каково было его удивление и ужас, когда после двухдневного пути, подъезжая к своему дому, он увидел издали на его месте одни дымящиеся головни и торчащие печи…
— Где дочь моя? где дочь моя? — без памяти спрашивает он первого встречного.
— Мы спасли боярышню, — отвечал староста, — и она находится благополучна у меня в избе.
Поймали и зажигателя — он сидит на цепи, — только дома твоего, батюшка, уберечь не умудрились. Не клади на нас гнева, кормилец, и прости виноватых.
— Бог вас простит, — отвечал успокоенный старик, — ведите меня к дочери.
— Еще случилось с нами несчастие, батюшка! — так встретила его горестная женщина.
— По крайней мере, последнее, — отвечал старик, сжимая ее в своих объятиях. — Злодеи твои и мои все наказаны.
— Не все еще, отец наш! — сказал староста, приведший в эту же минуту знакомого нам Ивана Артамоновича.
Настенька при одном взгляде на него упала было в обморок. Майор тотчас велел отвесть и держать его под крепкою стражею. Успокоив дочь свою, набожный старик пошел с нею в церковь и принес благодарную молитву милосердому Богу за спасение от толиких бедствий.
Этот разбойник успел бежать из последнего сражения и, узнав в лицо майора, командовавшего цепью, догадался, кто виною их гибели, бросился по кратчайшей дороге в его деревню и в следующую ночь поджег в нескольких местах его дом.
Здесь и оканчивается повесть, думают некоторые мои читатели. Совсем нет, милостивые государи. Разумеется, я не стану описывать вам ни трехдневного угощения солдат, пришедших через день на званый пир к радушному майору, ни окончательных распоряжений с пленными разбойниками, ни допросов Ивану Артамоновичу; не стану даже объяснять всем, каким образом атаману удалось сначала так искусно разыграть чужую роль и поймать в свои сети легковерного отца.
Но вы помните Тимофея хромого — его спас майор во время всеобщей резни по предварительной просьбе дочери. Это был сын богатого муромского купца; разбойники заманили его к себе случайно; живя у них только полгода, он не принимал никакого участия в их грабежах и смертоубийствах, кроме одной схватки, в которую вовлечен был невольно и на которой был ранен в ногу. Он раскаялся совершенно в первом, необдуманном по молодости, проступке, был прощен благодаря ходатайству и заступлению майора и отдан на поруки к сему последнему. Он был молод и хорош собою и успел оказать такую услугу его дочери — спас ее от мучительной смерти, жертвуя своею собственною жизнию. Она после виденных ужасов должна была питать к нему самую пламенную благодарность…