— Девушки, касатушки… ох!.. — заговорило в одно время несколько тоненьких голосков.
— Ну, чего вы жметесь друг к дружке, чего? небось, не съедят, — шепнул Гришка Силаев, — ступайте за мной…
И толпа наряженных, стиснувшись в одну плотную кучку, пододвинулась ближе. Гришка сделал шаг вперед и вдруг залился звонким, дребезжащим хохотом.
— Э! так это вот кто! здравствуй, старостина дочка, — произнес он, снимая обеими руками шапку и кланяясь Параше чуть не в ноги.
— Девушки, касатушки, и вправду она! — воскликнули девушки, окружая подругу. — Что ты здесь делаешь? пойдем с нами, полно тебе сидеть; смотри, как мы нарядились! пойдем…
— Нет, мне нельзя… я и рада бы, да, право, нельзя, касатушки… того и смотри, матушка позовет… — отвечала Параша, заглядывая вправо и влево и как бы желая различить кого-то в толпе.
— А разве матушка твоя дома? — спросил Гришка.
— Дома.
— И отец дома?
— Нет, отец у Савелия на вечеринке.
Гришка радостно хлопнул в ладоши, прыгнул на завалинку и столкнулся нос с носом со старостихой, которая совершенно неожиданно отворила окно и высунулась на улицу. Гришка свистнул и бросился в самую середину толпы, которая откинулась в сторону.
— Ах вы, проклятые!.. Кто там?.. Чего вам надыть?.. Пошли прочь, окаянные!.. Парашка! Парашка! что те не докличешься… ступай в избу, где ты? о! постой, я тебя проучу.
Парашка откликнулась, набросила на голову полушубок и, вздохнув, отправилась к воротам.
— Параша! — крикнул ей вслед Гришка. — Кланяйся маменьке, целуй у ней ручки; скажи, что все, мол, мы, слава Богу, здоровы и ей того мы желаем…
— Ах ты, охлестыш[69] поганый! — взвизгнула старостиха, высовываясь по грудь из окна. — Погоди, постой, я тебе дам знать!
— Что ты, маменька, глотку-то дерешь?.. не обижайся, за добрым делом к тебе, родная… — отозвался Гришка, пробираясь украдкой с огромным комком снега под полою. — Приходили звать тебя в гости; не равно обознаешься; ищи ты нас вот как: ворота дощатые, собака новая, в избе два окна, как найдешь, прямо придешь! — заключил он, пуская комок в старостиху, которая успела, однако ж, вовремя захлопнуть окно.
Толпа захохотала.
— Эх, промахнулся! — произнес Гришка, отряхая руки. — А жаль, кабы не обмишурился, было бы чем закусить… ишь ее, баба-яга какая… Ребята, назло же ей, слушай: старосты нет, пойдемте к ней в избу… выворотим каженнику овчину, он будет медведем, а я вожаком; ладно, что ли? Ну, Михайло Иваныч, поворачивайся, да не пяль глаза в стороны, сказано — не выпустим, пойдешь с нами! — прибавил он, стаскивая полушубок с плеч молодого парня, который, впрочем, довольно охотно поддавался.
— А ну, быть стало по-вашему! — неожиданно воскликнул молодой парень, отрывая глаза от старостина окна и принимая как будто решительное намерение. — Давайте овчину, я сам выворочу… Ну, так ладно, что ли! — заключил он, просовывая руки в рукава вывороченной овчины и тяжело поворачиваясь перед толпою, которая разразилась звонким смехом.
— Ай да молодец! — заревел Гришка, топая в восторге ногами. — Я вам говорил: на него только наговорили, какой он каженник! Давай другую овчину, закутаем ему голову! Так. Ну-кась, Михайло Иваныч: а как ребята за горохом хаживали… ну-у-у!.. ай да Алеха! Я говорил вам, не сплохует! Он только прикидывался тихоней, а они ему верили… Ребята, стойте! — крикнул Гришка, останавливая толпу, которая уже двинулась к воротам Старостиной избы. — Стойте; по-моему, вот что: дайте ей, старой ведьме, опомниться; она теперь взбеленилась, так уж заодно придется ей серчать… дадим-ка ей лучше простыть, да тогда, на спокой-то, и потревожим ее, пущай-де знает! Пойдемте, как есть, следом к Савелью, теперь пир горой; народу там гибель, потешимся на славу, а там сюда добро пожаловать… так, что ли?..
— Пойдемте, пойдемте! — отозвались все разом.
И толпа, повернувшись лицом к ветру, весело понеслась за Гришкой на другой конец деревни. Но не достигла она и половины дороги, как вдруг буря, смолкнувшая на время, снова ударила всей своей силой; все помутилось вокруг, и ряженые наши не успели сделать одного шагу, как уже увидели себя окруженными со всех сторон вихрем.
— Держись, не вались! — крикнул Гришка, сгибаясь в три погибели и становясь спиною к метели. — Наша возьмет, стой крепче, не робей! Эй вы, любушки-голубушки, — присовокупил он, пробираясь к девушкам, — что пришипились? играйте песни!..
— Полно тебе, Гришка… Ох, девушки, страшно! ох, касатушки, страшно! — раздавалось то с одной стороны, то с другой.