Молодая женщина предается снова приятным мечтам, воображает себя в кругу своего нового семейства, среди милых сестер, в объятиях пламенного мужа — как вдруг, выехав из густой чащи на широкую поляну, свистнул он с такой силою, что листья на деревьях, кажется, зашевелились, и вся ее внутренность похолодела… Пронзительный гул пронесся по всей окружности, и тотчас как будто в ответ поднялся в лесу со всех сторон и свист, и крик, и гам… Ямщик и приказчик, гаркнув, приударили по лошадям… Лошади пустились вскачь… Шум увеличивается и приближается, как будто весь лес проснулся и двинулся с своего места, идет к ним навстречу, идет и шумит, идет и шумит. Молодая не взвидела света Божия! Что это такое? Куда везут ее, и кто ее муж? Что он замышляет? Господи! умилосердись!
Несколько минут лихая тройка неслась во весь опор.
— Стой! — закричал наконец молодой.
Ямщик осадил приученных лошадей, и они на всем скаку остановились как вкопанные, фыркая и роя копытами землю. Барин и приказчик мигом выскочили из кибитки, подхватили под руки изумленную женщину, которая, вне себя от страха, не знала, что с нею делается, и потащили по длинной узкой гати, заваленной с переднего конца валежником и хворостом…
С половины открылся пред ними на пригорке деревянный дом, окруженный со всех сторон каменной оградой с железными воротами посредине. Они уже отворялись, и со двора высыпало множество народа с веселым криком и шумом навстречу ожиданным гостям. Все мужчины, высокие, толстые, пухлые, в лаптях, сапогах, босиком, кто в кафтане, кто в рясе, кто в красной рубахе, кто подпоясан, кто нараспашку, с синими пятнами и рубцами на лицах, остриженные и длинноволосые.
— Гей! сюда! ура! Скорей! Давай ее — змею подколодную! — гамели они издали, сверкая глазами, размахивая кулаками, засучивая рукава.
— Вот вам она! — закричал запыхавшийся молодой, перебежав с своим товарищем во весь дух остальную половину дороги. — Вот вам она! — И бросил полумертвую в средину разъяренной толпы.
— Ай, атаман! Спасибо! исполать! [30]Сослужил нам службу! — раздалось со всех сторон, и разбойники, кажется, тут же растерзали б на части ненавистную им женщину, попавшуюся в их когти, если б один из них, с подвязанною рукою, не остановил своих товарищей.
— Ребята! постойте, выслушайте меня: одной смерти мало этой злодейке; ее надо измучить так, чтоб черти расплакались — за наших двух молодцов, царство им небесное! — что по ее милости издохли не в чистом поле, не в темном лесе, не красною смертью, а под полом, как мокрые мыши от кошечьей лапы. Ребята! отдайте ее мне в волю — за эту руку, которая двадцать лет служила вам верой и правдой, а теперь мотается без пальцев, — уж я вас распотешу!
— Дело! дело! быть по-твоему! Лишь поскорее! поскорее!
— Атаман! ты что скажешь на это?
— Вина, вина! — закричал атаман, переведя дыхание и поднявшись с земли, на которую повалился от усталости. — Вина! не быть было мне вашим атаманом… обольстила меня Ева… и если б не побожился я тебе, Иван Артамонович, привезти ее живую или мертвую, если б не привиделся еще мне ночью удалый наш Степка, не погрозил мне окровавленным пальцем и не указал мне на рассеченное темя, — братцы, изменил бы я вам, — да откиньте ее с глаз моих подальше, прелестницу… Видите, как она смотрит на меня умильно! Вина! вина!
— Ах, она, злодейка! ах она, змея! Да она колдунья! чернокнижница! Нашего Грозу отвадить хотела! Вот мы ее! вот мы ее!
А между тем принесено было горячее вино, и жадные разбойники, как пчелы улей, облепили глубокую ендову. [31]Атаман одним духом выпил с ковшик, за ним все товарищи, и началось разгульное похмелье.
— Гей! еще вина! заповедного! отрывайте ледник, выкатывайте бочку, починайте мартовское пиво! Живей! удалей!
Так буйствовала радостная шайка, пылая мщением за погибших товарищей; несчастная жертва, обреченная на погибель, стояла одаль, потупив глаза, бледная и безмолвная, и ожидала с нетерпением конца своим мучениям. Вот кто был ее муж! вот зачем он женился на ней… Но чувство любви к злодею еще не остыло в ней: она как будто не верит самой себе и с ужасом старается отклонить мысли от этого горестного предмета… «Что будет с отцом моим, — думает она, — когда он услышит, в какой обман он попался, в чьи руки предал единственную любимую дочь свою, и какие мучения должна переносить она по его неосторожности?» И залилась горючими слезами.
Между тем ковши по нескольку раз обошли опьянелую шайку…
— Чего же дожидаетесь вы, братцы, — закричал один, — или за попом посылать хотите? Эй, расстрига, дьячок, благослови!
— Вот я благословлю, — загремел косматый толстый мужик с длинной бородой и заплетенною позади косою, подскочил к ней и со всего размаху хватил ее по щеке, так что она зашаталась и упала.
— Те, волосатик, — закричали прочие, грозя ему кулаками, — ты пой, а рукам воли не давай!
— Ребята! в самом деле, зевать нечего, говорите вы прежде, что делать с нею! — закричал Иван Артамонович.
— Головою об угол?
— Мало.
— Колесовать?
— Мало!
— Повесить за ногу на суку!
— Разорвать по кускам?
— Мало, мало!
— Так что же?
— Сжечь на малом огне! — закричал смеющийся изверг. — Ха! ха! ха!
— Жечь, жечь ее! Скорее дров, огня, костер!
— Братцы! пусть она сама носит на себя дрова.
— Носи же, бесова дочь! — закричали все разбойники, и ближние толкнули ее к поленнице, а другие притащили из подвала большую железную решетку.
— А нам покамест закусить давайте! Кашевар! Что есть в печи, все на стол мечи!
Разбойники на широком двору, поросшем травою, расположились полдничать; несчастная женщина под надзором троих сторожей ходила взад и вперед, согнувшись под тяжелыми ношами, а злодеи посматривали на нее с свирепым удовольствием, ругали и швыряли оглоданными мосолыгами.
Атаман сидел задумавшись, отворотясь от нее в другую сторону.
Один молодой парень подвернулся к нему и хотел развеселить.
— Об чем ты, друг наш, призадумался? За что про что ты повесил свою буйную головушку? Послушай-ка меня, слуги своего верного, как я спою тебе песенку, песенку вещую, справедливую.
31
32
33