Отец осмотрел Генкино ружье и сказал, что «ерунда», но Генка не согласился. Жаль вот, акваланга нет.
Папа научил Генку сращивать порванные лески морским узлом и привязывать крючки «восьмерками», и Генка так навострился, что потом пришлось у Ричарда на ботинке один шнурок резать, — узел никак не развязывался.
Два дня мама не давала Генке покоя. То строгим голосом перечислит все «нельзя», то вдруг привлечет Генку к себе, вихры разгладит, коснется виска губами и жалостно и молча смотрит в глаза, словно Генка не рыбачить собрался, а на двадцать пять лет в солдаты к царю-батюшке забрит. От ее взгляда Генке самого себя жалко.
Утром, днем и вечером она повторяла и повторяла: «Мой чаще руки!», «В машине не прыгай — голову проломишь», «Купаться не смей — простынешь», «В лес один не ходи — заблудишься», «Мой чаще руки!», «Дурных слов от мужиков не слушай — хулиганом вырастешь», «Сырую воду не пей — дизентерия будет», «На голой земле не спи — радикулит схватишь», «Бойся клещей — энцефалитом заболеешь», «Сырую рыбу не ешь — глисты заведутся», «Чужих собак не гладь — лишай подхватишь», «И мой, мой почаще руки!».
— Дай мне честное слово, что будешь руки мыть!
— Даю.
— Что «даю»? — присела, проникновенно глянула в глаза.
— Даю-честное-слово-что-буду-мыть-чаще-руки! — внятной солдатской скороговоркой отбарабанил Генка основную мамину заповедь.
— Возьми себе два яблочка, в карманчик убери, мужикам не давай. На базаре купила, свежих-то нет. Вот и конфетки тебе. Там, небось, мужики выпьют, покормить тебя забудут, сядешь ты… — мама всхлипнула, — сядешь ты в стороночке, маленький, голодненький, погрызешь яблочко… Нет, не могу!.. Руки вымоешь и погрызешь яблочко, и маму свою… Нет, не могу…
Генка и хотел с мамой за компанию пригорюниться, но как услышал «руки вымоешь», так сразу вспомнил, что Ричард не знает, как его подводное ружье стреляет, и у него от нетерпения ноги чуть не заплясали. «Спасибо», — буркнул и убежал.
С бабушкой проще. Генка ей долго в ухо кричал, объяснял, что с мужиками на машине на рыбалку едет. Она согласно кивала головой, поддакивала, а потом переспросила:
— Где, говоришь, его переехало?
— Кого переехало? — удивился Генка.
— Сам сказал, мужика грузовиком задавило! — удивилась в свою очередь бабушка.
— Нет, ты не так поняла! — и показал руками, как он удочку забрасывает и во-от такую громадную рыбицу вытаскивает, бабушке подносит, уху варит, — помотал рукой, словно что перемешивает, а потом себя по животу погладил, — и бабушка сразу все поняла.
Обрадовалась, нараспев принялась Генку нахваливать:
— Ой, внучек, ой, молодец! Собрался внучек на рыбалочку, на рыбалочку, да за красной рыбонькой! Привезет внучек рыбку бабушке. Рыбку свеженьку, рыбку вкусненьку. Будет бабушка ту рыбку варить, рыбку варить — внучка благодарить! Ой, молодец! Ой, пионер растет — сизый голубок!..
В пятницу вечером бабушка отманила Генку в свой закуток под киот с Николой Мирликийским, апельсин вручила, показала пальцем, чтоб молчал и отцу не передавал, оглянулась, перекрестилась и зашептала:
— С казенным королем в лодку не садись. Удачи не будет. Нет удачи у казенного короля. Все пустые трефовые разговоры.
Генка пионер, ни в какие карты он, конечно, не верит, но бабушка только гадала по картам. Судила-то она по людям. Он заморщил лоб, соображая, кто бы мог быть «казенным королем»? Неужели Барабашин, дядя Саша? Хотел у бабушки уточнить, но громко говорить нельзя, папа услышит. Помахал руками, мол, кто такой? Бабушка только вздохнула.
— Я откуль ведаю — кто? Сам, свет-акселератушка, смотри. Карты так легли. По им и баю. Мне не веришь — картам верь.
И опять вздохнула…
Младший браг Ричард — вспыльчивый и мохнатоглазый, весь в маму, у нее тоже длинные и пушистые ресницы — узнал, что Генка на рыбалку едет, и взбеленился: «И я хочу!», «Иначе в садик не пойду!», «И в школу не пойду!», «И кушать не буду!», «И спать не буду!», «Ничего не буду!», «Все не буду, сам не буду!».
— Правильно, «не будь»! — неожиданно поддержал его папа. — Так и надо! Правильно!
Ричард застыл с криво перекошенным ртом.
— Не кушай, не спи, в садик не ходи. Еще лучше — заплачь. Заплачь! Ну? О-очень помогает. Чуть что — и в слезы. Самая мужская работа — плакать. А на рыбалку тебе еще рано…
Ричард покраснел, как красный воздушный шарик, заморгал часто длинными ресницами и отошел от папы и Генки, которые сворачивали резиновую лодку, — отошел, оглядываясь исподлобья, через плечо бросая взгляды. Но не заплакал.