Молчание давило. Обычно рыбаки ехали весело, с шуточками и россказнями. Один выговорится — другой подхватит. А тут словно кто лягушку раздавил — так неприятно было.
— Дяденьки! Рыбаки-мужики! У кого лимонад есть? Пить хочется! — воскликнул Генка. (Пить ему не хотелось, просто так попросил.)
Рыбаки заоглядывались, кое-кто полез в шарабаны, но лимонада ни у кого не нашлось.
— Эх, вы! — с деланным огорчением упрек-пул Генка. — А признайтесь по совести: кто из вас бутылку для себя забыл? У каждого припасена? А?
— Гена, может, пива?
— Еще чего! Оно горькое!
— Генка, а кофейку? Из термоса?
— Нет, дядя Костя. Оно у тебя с коньяком. Сам вечно хвастаешь.
Засмеялись. Точно подметил. Этому Дерябину кто-то посоветовал коньяком от низкого давления лечиться. Вот он и лечится.
— Потерпи, Гена. Скоро родник должен быть. По левую сторону, сразу после Шанхая.
«Шанхаем» называли дачный поселок «Лучевой» за то, что выросли три тысячи дач за два года беспорядочно, как грибы после дождя.
У родника остановились, попили холоднющей водицы, от которой сводило скулы и болели зубы.
Потом ехали и обсуждали: хорошо или нет дачу иметь. С одной стороны, получалось, что хорошо: свои овощи-фрукты, домишко, и все ж не брюхом на диване у телевизора. С другой, — плохо: к одному озеру привязан, рыбачить скучно. И все согласились с мнением Семякина — семейство отправить на дачу, а самому махнуть артельно на рыбалку. «И овцы сыты и волки целы», — переделал пословицу Вавилкин.
Дорогой пришлось еще два раза останавливать машину, — Ивану Кузьмичу все не терпелось. Живот подводил. Мужики ерничали, советовали всякую чепуху. Один Виктор Павлович молчал угрюмо, смотрел внимательно на убегавшее шоссе…
…А дом сквозь окна ушел
Последние километры оказались самыми длинными и утомительными — трясло, мотало, болтало, подбрасывало и влет отпинывало из стороны в сторону. Деревья уже не отлетали назад, как на шоссе, а корявыми ветвями шаркали по брезенту, словно хотели задержать машину, не допустить ее к Култозеру.
Припорошенные дорожной пылью, смолкли разговоры. Один дядя Гена Мериканов не сдавался и в одиночку, смеясь самому себе, настойчиво врал старыми анекдотами о Волке и Зайце: «Во, вспомнил. Заходит как-то Заяц в пивной бар…»
И вдобавок — лужа. Сели по самую ось. Выпрыгнули из кузова, плюясь, заглядывали под днище, ругали проселок, оплошавшего шофера Музарина, которому «чуток левее надо было взять».
Подпав а лились почти в полсотню рук: «И-и-и-эх!», «И-и-и-эх!», «В раскачку!», «Пошла-пошла-пошла-пошла!» — вытолкнули грузовик из лужи. (Генка кричал «Пошла» не слабее других, а к машине так и не пробился из-за тесноты.)
Забрались в кузов грязные, перебрызганные и почему-то довольные.
— По этой дороге только на танке ехать а в крепкий мороз! — кричал весело Климкин. — Значит, других рыбаков на Култозере нет! Наше озеро! Наше!
Озера не было видно до последних метров, до разворота. Вот выскочил грузовик из проселка на луговину, пролетел полета метров, развернулся на знакомом пятачке — и с пригорка распахнулась во всю душу спокойная гладь Култозера.
Разом высыпали из кузова, как первоклашки на переменку, заходили, запритопывали отсиделыми ногами, заговорили вперебой и бестолково, гогоча и радуясь наступившей свободе.
После дорожной пыли, бензиновой вопи, папиросного дыма чистый воздух Култозера захватил и понес Генку. Хотелось прыгать, скакать колесом, как клоуны скачут в цирке. Дышалось легко и много, от каждого вздоха тело становилось все невесомее и невесомее.
Вдвойне веселился Варнак: подпрыгивал, улепетывал на рысях, воображая, что Генка его догоняет. Но вдруг принюхался к траве, забеспокоился, поднял башку и поймал по дуновению ветерка таинственные запахи… Потом сорвался, повел-повел стрелой в некошеные травы, повел-повел под улюлюканье к ему известной цели (Генка затаил дыхание, сразу понял, что неспроста). И серой молнией взметнулось что-то перед собачьей мордой. Потом припало к траве и, дразня близостью, трепыхалось чуть впереди собачьего носа. Варнак вошел в азарт, с лаем, распустив правило, гнал зигзагами за куропаткой, отводившей его от своего гнезда…
— Варнак! Нельзя! Ко мне! Нельзя! Ко мне! — вдруг злобно крикнул папа. Варнак оглянулся раз, другой, оборвал лай и нехотя оставил преследование.
— Дичь есть — рыба будет! — заговорили рыбаки и стали решать: разбивать ночевку здесь, на мысу, или всем скопом переправиться на остров, где у артели хранились две дощатые лодки и стояла охотничья избушка.