— Прибыл, — сообщил Разлука. То, что повреждение устранено, ясно и так.
— Много кабеля попортило? — поинтересовался Есипов.
— В двадцати семи местах перебило, — моргнув светлыми выпуклыми глазами, ответил Разлука.
— Где же ты тогда столько нового провода раздобыл? — В голосе Есипова обозначилась подозрительная недоверчивость.
— Пехота одолжила, — равнодушно сказал Разлука. — Склад у них, двести катушек.
Есипов понимающе хихикнул.
— Не зацепило? — На всякий случай я осторожно прикоснулся к шинели над лопаткой.
Разлука, извернувшись, нащупал дыру. Видно по глазам, что не знал о ее существовании.
— Ах, это? — беспечно протянул. — Пятисотка рядом ухнула, товарищ гвардии капитан. Стабилизатором задело.
Двадцать семь порывов, ни больше ни меньше; пехотный склад на двести катушек; бомба в пятьсот килограммов. Поразительная точность и ни капли достоверности!
— Не слыхать что-то самолетов было, — усмехнулся Есипов.
— С большой высоты бомбили, — ничуть не смутился Разлука. — С четырех тысяч.
Теперь еще и точно вымеренная высота!
— Чем же ты высоту определял? Линеечку на складе выпросил?
Разлука с укоризной и сожалением качнул головой:
— Жаль мне твоих деток, дубок милый.
— Это почему?
— Фантазии у папы с гулькин нос. «Линеечку»!
— Трепач ты, Разлука. — Есипов облегченно вздохнул и полез за кисетом. — Подымим, а?
— Как угодно, — косо передернул плечами Разлука и, всерьез обидевшись, смолк. Он сбросил шинель и принялся за починку, больше не говоря ни слова.
Я следил за Разлукой. Когда он увлечен каким-нибудь занятием, лицо у него задумчивое, в светлых выпуклых глазах тихая грустинка.
С первым весенним солнцем нос и запалые щеки Разлуки покрываются мелкими-мелкими веснушками. Сейчас он еще только начинал рыжеть: значит, скоро быть настоящему теплу. Это он сам так вещал, Разлука.
Шов готов. Разлука перекусил стальными зубами суровую нитку. У него все передние зубы стальные, верхние и нижние. В Сталинграде, в рукопашной, прикладом выбили. Концы проводов Разлука всегда зачищает зубами: «Фирменные кусачки».
Разлука исследовал свою шинель, обнаружил еще две дыры поменьше.
Наверху становилось тише, и моторы за автострадой заглохли.
Есипова нудила тишина. Он запрашивал линию чаще, чем была в том нужда, поглядывал на Разлуку.
Тот — ноль внимания, целиком ушел в портняжничество.
— Подымим, а, Разлука?
— Занят. Сам сверни, — назначил откуп за оскорбление Разлука. Есипов и впрямь ловко крутил цигарки: раз-раз, и готово.
Мир восстановился.
— Расскажи чего-нибудь, а, Разлука? — Есипов настроился слушать очередную историю, полную небылиц и нарочитого вранья.
Молчание для Разлуки состояние противоестественное, но сейчас, видно, он был настроен на другое. Сбив щепкой нагар с коптилки, некоторое время внимательно изучал перекрытие. Оно из крышек от снарядных ящиков. При взрывах сквозь щели просыпалась земля.
— Шалаш сиротский, а не блиндаж, — констатировал Разлука.
Настроение Есипова омрачилось. Чего доброго, я прикажу переделать землянку или отрыть новую.
— Тесно ему, — буркнул Есипов. — Дворец ему на сутки воздвигни.
— Дворец нам ни к чему, а блиндаж человеческий не помешает, — сказал Разлука серьезно. — Помните, товарищ гвардии капитан, какой блиндажик мы отгрохали в Новый год?
«Мы отгрохали…»
— Помню.
В канун Нового года мы устроились в кирпичном двухэтажном особняке прусского фольварка. Нам досталась комната, где прежде была детская.
Никогда в жизни не видел я столько красивых игрушек.
Золотогривый скакун на качалке; заводные лакированные автомобильчики; звери из папье-маше и гуттаперчи; радужно-яркие кубики; автоматический «вальтер» с пистонной лентой; настоящие фарфоровые сервизы и мебельные гарнитуры из дворца короля Лилипутии; карета, запряженная шестеркой, с форейторами на запятках. А куклы! Великосветские дамы в роскошных одеждах, девчонки в коротких платьицах, пухлые младенцы в белых конвертах.
Мы набросились на это разнообразное великолепие, как дети в счастливые именины. Откладывали одну игрушку, чтобы тут же взять другую. Запищало, замяукало, загудело. По полу забегали автомобильчики, промчалась карета, смешно задрыгали ногами лошадки.
Затрещал автоматический «вальтер» в громадной ручище разведчика Гомозова. Расстреляв всю ленту с пистонами, Гомозов бросил пистолетик на пол. Потом взялся за лимузин и стал заводить ключиком пружину. Делал он это с чрезвычайной осторожностью и все-таки не рассчитал свою богатырскую силу. Раздался треск, и Гомозов растерянно и виновато оглянулся на товарищей. Все вдруг умолкли и бережно отложили игрушки. Только Разлука не выпустил из рук маленького пупса. К распашонке прилип обсосанный леденец, и Разлука сосредоточенно отдирал его, стараясь не повредить ворсистую розовую фланель.