Он спрашивал меня с таким серьезным видом, будто от меня и в самом деле зависела судьба Зыкова.
«Пошлем», — ответил я твердо.
«Согласен, — утвердил он мое решение. — Дальше».
Семь рапортов моих однополчан, желавших учиться, переложил я из папки на толстое стекло письменного стола командира полка.
«Пошлем?»
«Пошлем», — отвечал я не колеблясь: все кандидаты, безусловно, заслуживали чести поехать в Москву, в академию.
И вот передо мной остался один листок, последний, мой рапорт.
«Пошлем?» — не изменив тона, спросил.
«Пошлем», — ответил я тихо и посмотрел прямо в глаза своему командиру.
«Тоже считаю, что можно послать, — согласился. Я видел, что он не шутит. — Клади в общую стопку. Так… Хороших людей отобрали, стало быть, достойных? — И сам же ответил: — Достойных! Только помоги ты мне теперь вот в чем. Сколько мы наметили кандидатов? Восемь? А кого пошлем в Москву из этих восьми? На наш полк дано одно место».
— Тогда был такой порядок, — пояснил Родионов. Краснов кивнул, сейчас он забыл о собственном рапорте.
Родионов долго молчал, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. Не терпелось узнать, чем же закончилась вся эта история.
— И мы решили тогда — откомандировать в академию моего командира батареи, Зыкова Ивана Корнеевича, как самого достойного. Вот, собственно, и вся моя «академическая история», — вздохнул полковник и улыбнулся. — Академию я закончил уже позже.
— Как же мне быть? — тихо спросил Краснов.
— Вам?.. Я бы советовал послужить еще годик-два. Никакая академия не заменит жизненного опыта. Никогда!
— Разрешите идти?
Родионов подошел к столу, взял листок с рапортом и отдал его.
Осторожно ступая по ковровой дорожке, Краснов вышел из кабинета. Родионов подошел к окну, раздвинул шторы и стал смотреть на освещенную дорогу. Вот на ней показался лейтенант. Пройдя несколько шагов, остановился, развернул свой рапорт, постоял в раздумье, затем сунул в карман и зашагал дальше. Он шел все быстрее, твердо ступая по светлой дороге. Командир все смотрел вслед молодому офицеру, пока его силуэт окончательно не растаял в ночной синеве.
— Кажется, понял, — вслух произнес и облегченно вздохнул.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ — ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Краснова в батарее встретил Нестеров. Лицо его сияло.
— Что с вами?
— Сейчас узнаете! — сказал, хитровато сощурив глаза.
В канцелярии сидел молодой офицер. Вскочил и, волнуясь, доложил:
— Товарищ лейтенант, младший лейтенант Журавлев прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!
— Как хорошо! — Краснов схватил в охапку своего бывшего командира орудия. Затем отстранился, оглядел с ног до головы. Показалось, что Журавлев вырос не только в звании, но и выше стал, возмужал. В фигуре, глазах, манере держаться и во многом другом, неуловимом, появилось то новое, что отличает человека особой профессии — офицера.
Младший лейтенант и сам изучал своего бывшего взводного командира. Прошел год, на плечах Журавлева вместо лычек сверкали золотые погоны, но он по-прежнему чувствовал себя младшим. Не должностью, не числом звездочек, а тем самым трудным и сложным участком пути, который уже преодолел Павел Краснов, а для него лишь начинался. Младший лейтенант вступал на дорогу, где поколения меняются на ходу, точно в эстафете, ибо святое дело служения Отчизне непрерывно, как сама жизнь.
Уссурийск — Москва
1952—1957