А вот берега у Стикса такие же скалистые, высокие, серые, мрачные и безжизненные, как на той гравюре Гюстава Доре, которую я видел. Вода - свинцового цвета, небо тоже. Всё - свинцового цвета. Ни кусточка, ни цветочка, ни травинки не видно на берегах. Ни птаха самая малая не порхнёт в воздухе, ни рыбёшка в воде не плеснёт... И тяжёлая, по- свинцовому давящая тишина вокруг.
...Всё лучше видно: река упирается в огромную скалу посередине её течения. В скале, чуть выше уровня воды - жерло, в которое свободно пройдёт человек любого роста. Под ним - скальный выступ похожий на причал.
К нему и направляемся.
...Причалили.
- Где ты их выловил? - подхватывая на лету брошенный Хароном швартовый конец, спросил у нашего лодочника появившийся на причале служивый.
- У московского слива.
- Да оно и так понятно, - криво усмехнулся служивый. - Вон какие у всех надутые, недовольные столичные рожи. Видно, и здесь ждут каких-то привилегий. К Хозяину 'на огонёк' кого-нибудь из этой компании отправил?
- Одного.
- Да уж, из московской канализации кто-нибудь туда обязательно сразу попадает. Ох и грешна российская столица.
Что, и здесь, в потустороннем мире, у москвичей тоже неважнецкая репутация? Но как наши, да и любые другие физиономии могут тут сиять? Только потому, что их обладатели сразу к Хозяину 'на огонёк' не попали?
- Посмотрите последний раз на воду. Даже такую вы больше никогда не увидите. Ну, разве что в котлах... кипящую, - глумливо посоветовал нам причальный.
Да, видать, и в этом мире служивый народ по-разному относится к своим обязанностям. У этого типа не было добродушного безразличия к нам Харона. Он зло толкнул каждого из нас в спину, направляя к тёмному жерлу в скале, хотя мы и сами понимали, что нам теперь туда дорога. После возмущённого: 'Что вы себе позволяете!' - генерал Караев получил ещё более чувствительный толчок: 'Поговори ещё у меня, каторжник!'
Ну, вот и первый ясный намёк на то, кем нам предстоит стать.
Идти пришлось недолго.
...Ну и что это?
Так может выглядеть внутри огромный железнодорожный вокзал в курортный сезон. Ни конца, ни края этого зала не видно было, народу - тьма. Некоторые - вероятно, прибывшие сюда, как и мы, недавно - вели себя робко, даже трусовато, всем уступали дорогу, жались к стенам. Ну а те, кто, как видно, давно пребывали здесь, чувствовали себя старожилами, вели себя нагловато, толкались, растопырив локти, разгуливая по залу.
Наконец, Андрею удалось остановить одного из снующих по залу грешников и спросить, жестом обводя всё вокруг:
- Что это? Что нам тут теперь делать, куда идти?
Спрошенный удивлённо ответил:
- Как что! Это Сортировочная, российское отделение. А вам очередь в регистратуру надо идти занимать, на собеседование записываться, - и ушёл, не дожидаясь других вопросов.
Препротивнейшее удивление: как будто сам какое-то время назад, поджав хвост, не задавался таким же вопросом.
Не нужно было быть большим логиком, чтобы понять - мы ещё не в преисподней. Точнее говоря, не в самом её низу. Это было понятно из названия места, где мы сейчас оказались - Сортировочная. Сколько будет ещё пересадок? А ведь на Земле мы были уверены: помер, ать-два - и ты оказываешься на одном из полюсов потустороннего мира.
Стали интересоваться у мотающихся по Сортировочной грешников - а где же находится нужная именно нам, москвичам, регистратура. Но тутошний народец вёл себя, как пассажиры на платформе метро: даже те, кто знал ответ на вопрос, или проскакивали мимо, разводя руками, или притворялись глуховатыми, подслеповатыми, а то - и придурковатыми, высунув для убедительности язык. Да, здесь, на Сортировочной, наш народец всё ещё оставался при всех своих земных привычках.
Наконец, один переспросил:
- Москвичи? Так вам своё окошко легко найти - к нему самая большая очередь стоит.
Могли бы и сами догадаться. Быстро нашли нужное нам окно регистратуры, заняли очередь.
Народу в очереди было много, двигалась она небыстро, некоторые из впереди стоящих стали подходить к нам, интересоваться - из каких мы московских районов.
Один из подошедших оказался моим земляком с Бирюлёво-Западного, но меня опередил со своим вопросом к нему наш журналист Николай:
- А эта бюрократическая возня на Сортировочной долго может продолжаться?
Конечно, Николая, да и всю нашу компанию, больше устроил бы утвердительный ответ. Здесь, на Сортировочной, кожу с нас снимать, пожалуй, не станут, а чем дальше будут отодвинуты всякие наказания, тем лучше.
- И в регистратуре бывают задержки, и на собеседование могут не сразу вызвать, и само оно с каждым из грешников занимает разное время. Да и после окончания собеседования не сразу ведь на такси тебя в назначенное приговором место отправят. Наберут этап, специальный транспорт подадут...
- А что это за собеседование такое? - своей презрительной интонацией генерал Караев заранее не признавал законности и справедливости всего происходящего на Сортировочной.
- Я думаю, этим словом здесь заменили выражение 'Страшный суд' или подобное ему. Иначе, наш брат грешник со страха и слова не сможет вымолвить на таком разбирательстве. Процедура серьёзная, неспешная - ведь по её результатам определяется окончательное место нашего брата в преисподней.
Расспрашивать земляка продолжил я:
- Со всеми, прибывающими на Сортировочную, проводится такое собеседование?
- Со всеми. Кроме гаишников, разумеется. Те после регистрации сразу отправляются на Придорожную.
Догадавшись по нашей реакции, что среди нас есть представитель этой заведомо греховной профессии, землячок тут же попытался подсластить пилюлю: