Волость считалась богатейшею в Т-ой губернии и единственной, на которой никогда не числились недоимки. Но эта завидная для других зажиточность нелегко доставалась крестьянам. Круглый год они проводили в упорном труде, не зная отдыха и праздников. Летом и осенью села и деревни совершенно пустели; мужчины, чередуясь между собою погодно, уходили артелями, — одна половина в леса, сплавлять дрова и строевой лес, вырубленный зимою, другая на озеро, на рыбный промысел. Многолетние старики, и те жили летом в лесах, выкуривали деготь, выгоняли смолу, жгли уголь и драли лыко. Зимою, до января, большинство крестьян занималось выделкой посуды и других изделий, а с января снова уходило в леса для вырубки дров и строевого и поделочного дерева. Вязанье сетей, мережи для неводов и окраска посуды лежали исключительно на обязанности женщин и детей. Жители смежных волостей частенько подсмеивались над неутомимым трудолюбием своих соседей, называя их "болотными скаредами", но втайне завидовали им и в нужде не иначе как к ним обращались за помощью, уступая им за бесценок лен, коноплю, хлеб, овощи и сено. Благодаря своей заброшенности в глуши волость эта представляла особенный мирок, с особым складом жизни и обычаев. Случались ли между крестьянами споры из-за промыслов или при дележе добычи, все эти дела кончали по решению стариков, выбираемых обществом из своей среды. Ни одно дело не доходило даже до волостного суда, не только далее. Власти редко заглядывали в этот уголок, по отсутствию хороших дорог, и появление чиновника каждый раз возбуждало в крестьянах любопытство, смешанное с боязнью. В волости не было ни одной школы, но не было также и ни одного кабака, и хотя крестьяне отзывались, "что им некогда пить, что до баловства этого они не охочи", но существовали сильные подозрения, что, защищенные неудобством путей сообщения от надзора полиции и чиновников акцизного ведомства, они свободно выкуривали вино для своего удовольствия.
Возвратившись из города, Петр Никитич застал в селе X-во волостного голову Мирона Кузьмича Бочарова, пригласил его к себе, прочитал ему циркуляр и объяснил, что, по приказанию исправника, для того чтобы оставить озеро во владении крестьян, нужно составить общественный приговор и довести, что озеро безрыбное, не приносит никакого дохода и крестьяне не имеют в нем надобности. Мирон Кузьмич был человек пожилой, тихого, нерешительного характера, не отличался умом, хотя и любил с глубокомысленным видом резонерствовать по всякому поводу. Он не нашелся что отвечать и с полчаса сидел молча, усердно отирая, пот, крупными каплями выступавший на лбу и щеках. Он не мог понять ничего из всех разъяснений Петра Никитича. В ушах его только и звенели грозные слова: "Озеро отберут в казну и зачислят в оброчную статью!" Он так и ушел, не уяснив в чем дело, и немедленно поехал в деревню Подъельную, к крестьянину Никифору Гавриловичу Бахлыкову, считавшемуся в народе умным и опытным человеком. Выслушав бессвязный рассказ Мирона Кузьмича, старик Бахлыков сказал ему: "Дело это, Мирон Кузьмич, обчественное, вековое; от озера питались и деды и отцы наши, от озера и мы сыты и благополучны. Хоша мы от Петра Никитича и не видали ничего худого, но полагаться на один его слова в эфтом деле не можно. А ты, на мой ум, поезжай-ко завтра сам к исправнику и спроси его доподлинно, как и что, а опосля того собери все обчество, и мы сообча подумаем, как и что делать нам!" Пока, по совету Бахлыкова, Мирон Кузьмич ездил в город, весть, что озеро зачисляют в оброчную статью, пробралась в народ, вызывая в нем шумное волнение, и когда волостные сотники объезжали села и деревни, сзывая крестьян на сход, каждый знал уже причины схода.
Никогда еще не замечалось в крестьянах такого оживления, как в эту памятную для них пору. Вышедшие из подушного оклада старики и молодежь, не имевшая еще права голоса, одинаково ехали в волость послушать, чем решит мир вопрос об озере, от которого зависело все их благосостояние. В день схода небольшое здание волости не вместило в своих стенах массы народа. Крестьяне теснились на крыльце и на улице у раскрытых окон. Мирон Кузьмич, облеченный в жалованный кафтан, с трудом пробрался через толпу. Несколько минут по приходе его длилось молчание. Вынув из кармана платок и отерев им потное лицо, он спросил, обратившись к народу:
— Слыхали, поди, господа обчественники, про горе-то наше?
— Как не слышать, Мирон Кузьмич, слышали! — заговорили в толпе в ответ ему.
— Добрая-то весть не скоро доходит, а худую-то на полслове ветер подхватывает да в уши несет!
— Учи, чего теперь делать-то нам! Неуж поступимся озером-то? — наперерыв говорили в толпе.
— За озеро нам, обчественники, надо грудью стоять, дело это вековое! — ответил Мирон Кузьмич, глубоко вздохнув. — Не дай господи сплошать нам! Перед богом ответ за наших деток дадим, ежели пустим их идти по миру за наши грехи… По этому самому был я у исправника, обчественники, утруждал его милость разговором, и теперича по разговорам этим касательно озера так обсудили, чтобы нам при всяком случае…
— Мирон Кузьмич, — прервал его Петр Никитич, вставая со стула, — обществу бы нужно прочитать прежде циркулярное предписание палаты и потом уже выяснить соображения, как предполагаем мы ответить на него.-=
— Известное дело, надоть гумагу прежде читать, что написано в ней про озеро! — раздались голоса. — А то мы эк-то до ночи будем слова-то, что зерно, без толку из мешка в мешок пересыпать.
— Читай гумагу, послушаем, чего пишут! — решил сход.
Громко и отчетливо произнося каждое слово, прочитал Петр Никитич циркуляр. Слушая его, народ, казалось, затаил дыхание, и несколько минут по окончании чтения все молчали.
— Что-то я в толк не возьму! — произнес, наконец, высокий худой старик в халате из черного смурого сукна, стоящий в переднем ряду. — В гумаге о Святом озере ровно и помину нет! — спросил он, пристально глядя на Петра Никитича.
— Не упоминается! — ответил Петр Никитич. — В этой бумаге требуют, чтобы волостное правление донесло, нет ли в волости озер или рыбных песков на реках, не отданных в надел крестьянам, а принадлежащих казне, которые по зачислении их в оброчные статьи могли бы сдаваться в аренду, — пояснил Петр Никитич.
— А разве наше-то озеро казенное? — прервали его.
— Казенное.
— С коих это пор казна-то хозяином ему стала? — заговорили в толпе. — Мы все думали в простоте-то, что оно божье да наше.
— Все земли, леса и другие угодья, — начал пояснять Петр Никитич, — хотя бы даже и отданные в надел крестьянам, все-таки принадлежат казне, как ее собственность, и казна сдает эти земли вам в оброк, почему вы и платите за пользование ими оброчную подать! Святое же озеро не отдано вам в надел, и, следовательно, хозяин ему во всяком случае казна, а не вы.
— С чего ты взял, что хозяин ему казна, а не мы? — прервали его. — Что не отдано нам, а? Почто же это деды и отцы наши владели озером? Казна не вступалась в него, а теперь вдруг спохватилась!