В лице Распутина иеромонаху почудилось что-то ужасное: «дерзость», божественная сила, которой, кроме него, обладали только величайшие прорицатели стародавних времен, он ощутил себя во власти дьявольских бледно-голубых глаз этого крестьянина. Напрасно лихорадочно искал Илиодор проклятия, ему пришлось смолчать, в конце концов, даже дружески пожать грубую ладонь, протянутую ему со спокойной улыбкой.
Это смешанное чувство гнева и отвращения, бессилия, страха и восхищения с тех пор никогда не покидало Илиодора и все чаще давало о себе знать всякий раз, когда иеромонах, державший обычно всех в повиновении, встречался с радостно улыбающимся неопрятным, лохматым мужиком Григорием Ефимовичем.
Уже в тот первый день, когда они сидели вместе с Феофаном и Гермогеном и говорили о Григории, какая-то необъяснимая сила побудила его не только явно разделить их восхищение, но и приложить усилия, чтобы еще более укрепить детскую веру старого Феофана в святость Распутина и оптимистический взгляд доброго Гермогена на политическую значимость этого крестьянина. Хотя Илиодор уже во время этой встречи ни на мгновение не мог побороть отвращения и недоверия, он все-таки согласился с планом представить Григория комитету «Союза русского народа» и даже активно поддержал эту идею.
Он явно чувствовал неприязнь к отвратительному мужлану, интуиция подсказывала ему надвигающуюся опасность, но, когда он начинал говорить с Григорием, получалось так, будто им управляла посторонняя сила, и он всегда утверждал, что тот является истинным святым, посланным Богом для защиты правой веры.
И так случилось, что, хотя именно уважаемый отец Феофан и высокочтимый епископ Гермоген ввели Распутина в центральный комитет «Союза русского народа» и соответствующим образом охарактеризовали его, все же окончательное решение было принято после страстной, вдохновенной речи Илиодора. Среди членов центрального комитета нашлось несколько скептиков, одного влияния Феофана и Гермогена было бы недостаточно, чтобы убедить их в святости Распутина. Они недоверчиво покачивали головами, и Гермоген в замешательстве вынужден был признать, что шансы тобольского крестьянина не особенно высоки.
Но тут поднялся «великий сквернослов», и под влиянием его взгляда, захватывающей речи общее настроение тут же изменилось. Впоследствии Илиодор признавал, что уже во время этого заседания он придерживался того же мнения, что и скептики, но тем не менее против собственной воли, в ярости вскочил, разнес сомневающихся и заявил, что и «истинно русские люди», должно быть, попали под порочное влияние дьявольского духа Запада, той разлагающей просветительской работы, которая пытается уничтожить истинную веру в Бога и в избранность русского народа-богоносца. С пылающим взором заявил он противникам Распутина, что их патриотизм не лучше, чем у проклятых жидов, адвокатов и журналистов, которые ни во что не верят и хотят все втоптать в грязь. Воздев руки, великий проповедник возопил, что близко царство Антихриста, что даже «Союз русского народа» попал под влияние неверия. «О бедная святая Русь!»
После маленького перерыва Илиодор перешел к практической части своей речи, обратился к «ясному политическому рассудку» своих слушателей и постарался убедить, как важно привлечь Григория Распутина в качестве исполнителя их целей и намерений. Он объяснил, что в своих политических стремлениях «Союз» должен опираться на народ, так как иначе невозможно успешно побороть влияние проникающих с Запада идей о свободе и неверии. Необходимо, по его словам, иметь в виду, что русский мужик как представитель «народа-богоносца» олицетворяет высшую форму человечества и поэтому сибирский крестьянин Григорий и есть именно тот человек, чьи бесхитростные, но полные глубокого смысла речи могут убедить каждого.
Илиодор объяснил своим политическим товарищам, что величайшие умы нации, например, Достоевский и Толстой, хоть он и еретик проклятый, давно признали, что мужицкую речь по глубине мыслей, по величию можно сравнить только с языком Евангелия. И если сибирского крестьянина Распутина прославляли как святого, то это не что иное, как преклонение перед живущей в народе неиспорченной божественной силой. Признанием святости Григория подтверждается и святость самого народа, мужиков и, тем самым, истинно русской идеи. Если высшая мудрость и чудесное озарение явлены в речах самых простых сибирских мужиков, то что же остается на долю западной цивилизации? И как было бы прекрасно при принятии любого политического решения обращаться к сознанию святого человека, чьими устами говорит сам Бог! Кто не хочет быть бунтарем против веры и отечества, должен будет признать ту политику, которую одобрит и благословит Григорий Распутин.
Это и еще многое другое высказал Илиодор во время того заседания, и его речь была напориста, энергична, убедительна, как никогда. Закончив выступление, он убедился, что все участники находятся под влиянием его слов, что все теперь признают особую значимость Распутина.
После того как Илиодор вернулся на свое место, поднялся священник Восторгов; как и все, он был полностью покорен речью Илиодора и сбивчиво, смиренно выразил Илиодору благодарность и восхищение от имени всех собравшихся. Он заверил, что его выступление полностью убедило комитет, и он будет принимать дальнейшие решения только в соответствии с пожеланиями Илиодора. Лично он просит разрешения добавить, что во время миссионерской поездки по Тобольской губернии перед последними выборами он пришел к выводу о необходимости привлекать к политической деятельности особо одаренных крестьян. Уже тогда было направлено в центральный комитет сообщение об этом, но, очевидно, его не сочли важным, и теперь он благодарит высокочтимого архимандрита Феофана и епископа Гермогена, особенно же уважаемого иеромонаха, за то, что они подхватили эту идею и со всей авторитетностью выступили в ее защиту.
Внезапно Илиодор сильно изменился в лице, ему казалось, будто все плывет перед глазами. В тот момент, когда этот болтливый глупый поп подтверждал его собственные высказывания, Илиодор ясно почувствовал, что сам он совершенно противоположного мнения, что считает Григория лицемером, лжепророком, грубым мужланом, проходимцем. Какой же дьявол заставил его говорить против собственной воли? И когда он взглянул на Восторгова и увидел, как этот глупец превозносил его правоту, почтительно склонялся перед ним, иеромонаха охватила безрассудная ярость.
Тем временем, поднимался уже следующий член комитета и попросил слова по делу крестьянина Распутина из Тобольской губернии. Новый оратор был уважаемым адвокатом и пылки приверженцем «Союза русского народа», имевшим значительные заслуги. Тем не менее начал он довольно робко и неуверенно, так как прекрасно понимал, как трудно и опасно теперь, после выступлений Илиодора и Восторгова, не согласиться с общим настроем. Но юрист считал себя обязанным привести некоторые сомнения и предостеречь об опасности планируемого предприятия, что он и сделал, правда, так тихо и робко, что его речь прошла практически незамеченной, только «сквернослов» следил за его словами с напряженным вниманием.
Когда умный и вдумчивый адвокат заметил, что надо еще подумать, не наломает ли мужик дров, не обернется ли чрезмерная поспешность в этом деле против них, Илиодор облегченно вздохнул. После каждого слова говорящего ему становилось легче и спокойнее на душе, и он радовался, что наконец в нездоровой атмосфере «святого» фанатизма прозвучал разумный голос, что хоть один из выступавших сохранил ясную голову и высказал все, что так смутно беспокоило монаха.
— Вы ожидаете, — предостерегающе сказал адвокат, — пользы от этого крестьянина Распутина, но, я думаю, он, в конце концов, принесет нам всем только вред!
Да, это была правда, освобожденная правда! Илиодор встал, чтобы от всего сердца поддержать оратора. Но в то же мгновение та же дьявольская сила снова захватила власть над ним, принуждая его на погибель служить «лживому духу», не только не предотвратить злой рок, но даже способствовать ему. И священник свирепо набросился на скромного адвоката, обвинил его в «западном неверии», «чуждых отечеству взглядах» и непонимании русского народа-богоносца; но именно этот русский народ спасет мир от гибели, а не проклятые адвокаты, журналисты и другие жиды!