Вдруг я услышала тихий певучий голос:
— Сохрани тебя Господь.
Я оглянулась: в углу у святых образов склонился старый мужичонка в одежде странника.
— Ах! Вася! — воскликнул Распутин. — Как дела?
Мужичонка не ответил.
Распутин что-то пробурчал себе под нос; в дверях показался хозяин с бутылками вина в руках, он поставил их на стол и сказал:
— Устраивайся поудобнее, дорогой отец, и попробуй этот портвейн, твое любимое вино еще не принесли.
— Ну, налей, — проворчал Распутин и подвинул свой стакан. Затем он сделал глоток и протянул стакан мне. — Выпей, моя милая. Пусть говорят, что это грех, к черту грех! — Затем принялся опустошать один стакан за другим.
— Проклятые мерзавцы, — вдруг сказал он, — все время что-то хотят, но не понимают, в чем суть! — Он продолжал пить дальше.
— И в чем же суть? — осведомилась я.
Распутин наклонился ко мне:
— Это должна знать церковь, — прошептал он, хитро подмигивая мне.
— Церковь? То есть, Синод? — насмешливо спросила я.
— Ну вот, ты нашла что-то верное, к черту твой Синод! Если бы не война, видит Бог, что бы только мы не натворили! Пей! — закричал он и с силой влил в меня вино. — Пей, да ты можешь прекрасно пить! Идите сюда, — крикнул он молодым людям. — Все должны со мной выпить, идите!
Вся компания приблизилась к нему и жадно смотрела на стаканы с вином. В этот момент вошел хозяин и принес еще пару бутылок, на этот раз мадеры, любимого вина Распутина. Одновременно с ним появилась и хозяйка с большой миской жареных лещей.
— Это хорошо, — довольно закричал Распутин и принялся за еду. Он ел рыбу руками, клал большие куски в мою тарелку и гладил меня грязными жирными пальцами.
Хозяин сел напротив Распутина и воспользовался свободной минутой, чтобы спросить:
— Когда ты собираешься навестить Питирима на Кавказе?
— На Пасху, я хочу поехать на Пасху, — быстро ответил Распутин и выпил стакан вина. — Питирим хороший человек, он уж разберется. Из-за него теперь происходят споры и ссоры. Питирим принадлежит нам!
— Однако он хитрая лиса, нужно остерегаться его, — возразил хозяин. — В консистории Питирим не будет так сговорчив.
Распутину не хотелось слушать, он хлопнул хозяина по плечу:
— Эй, музыку! Начинайте. Где шампанское? Угощайтесь…
Немедленно появились два балалаечника. При первых звуках русской плясовой Распутин выскочил в середину комнаты.
— Пей до дна, но только не теряй головы! — громко пропел Распутин. — Пей, пчелка! — Он залпом осушил стакан вина, швырнул его на пол и в диком танце, ликуя и крича, закружился по комнате. Что это был за танец! В лиловой шелковой рубахе, подпоясанной красным шнурком, в высоких, до блеска начищенных сапогах, пьяный и счастливый, он танцевал вдохновенно, легко, дико вскрикивая.
От шума, звона стаканов, музыки кружилась голова, все смешалось. Распутин отбрасывал в сторону все, что попадалось на его пути, в одно мгновение середина комнаты очистилась. Затем он схватил меня, через стол вытащил на середину комнаты и закричал: «Танцуй!» Зачарованная его дикой пляской, я вихрем носилась с ним по кругу; танец становился все стремительнее, и, наконец, почти без сознания я упала в кресло. Будто в тумане я видела пылавшее лицо Распутина. Он подпевал, присвистывая и притопывая: «Барыня, барыня, сударыня барыня!»
Затем, тяжело дыша, Распутин сел на софу.
— Ну, я досыта наплясался, — сказал он, — но все-таки это не сравнимо с тем, что происходит у нас в Сибири. Весь день-деньской мы валим деревья, и что за деревья! Троим мужчинам не обхватить ствол. Когда наступает вечер, мы разводим на снегу костер и до полуночи поем и пляшем. Вот это жизнь, скажу я тебе!
В комнате стало невыносимо жарко. Один из полупьяных молодых людей сидел на ковре, другие еще играли на своих инструментах. Вдруг Распутин снова ударил по столу и показал на свой пустой стакан, тут же ему опять налили.
Пока Распутин пил, хозяин смиренно спросил его:
— Что вы думаете по поводу церковного собрания, когда оно будет созвано?
Распутин посмотрел на него и, еле ворочая тяжелым языком, ответил:
— Ты понимаешь, война… Как только мы закончим ее. Мы всегда готовы, без патриарха мы не останемся. Нужно только послать к черту войну!
— Как дела с консисторией?
Хозяин не отставал от Распутина, но тот снова вскочил и захлопал в ладоши.
— Пошла к черту эта консистория! Барыня, барыня, сударыня барыня… А Питирима, собачье отродье, мы назначим патриархом!
Юноша, сидевший на полу, на четвереньках ползал за буйно плясавшим Распутиным, звенели струны, Григорий Ефимович, будто помешанный, носился по комнате, его жадные глаза смотрели на меня.
— Сегодня ты не убежишь от меня, ты останешься со мной… Барыня, барыня, сударыня барыня… Синод, Питирима к черту!
У дверей я вырвалась от него. Я сказала, что скоро вернусь. В прихожей я с большим трудом вытащила свою шубу и поспешно ушла. Вслед мне доносились песня и слова Распутина:
— Питирим, собака, должен стать патриархом!»
Глава двенадцатая
Мятеж против «Святого дьявола»
Глубокая ненависть к Распутину сначала лишь тлела в кругу придворных и министров, затем проявилась в сплетнях, бесчисленных беспорядочных слухах и вспыхнула ярким пламенем в добродетельной, жеманной фрейлине, воспитательнице наследниц, возражавшей против вторжения в комнаты царских дочерей «отвратительного крестьянина». Затем враждебность приняла форму резко выраженного патриотизма, преданности государю. «Истинно русские мужи» усиленно предостерегали царя от гибельной опасности общения с Григорием Ефимовичем.
Услужливые губернаторы, начальники полиции, министры и помощники министров старались превзойти друг друга в составлении царю бесчисленных докладов о распутстве, оргиях и скандалах императорского любимца. Доброжелательные родственники, великие князья и княгини появлялись при дворе с озабоченными лицами, и даже сестра императрицы спешила предостеречь, пока не поздно.
Но все эти покушения на власть дьявольского крестьянина оказались безуспешными. Для императора интриги придворных и министров представлялись выражением низменной зависти, ему казались недостойными внимания эти сплетни, сплетни — это занятие мелких газетных репортеров, его же, правителя Всея Руси, подобные вещи не интересовали. И если жеманная придворная фрейлина противилась посещениям Распутина, то это просто каприз, и ее следует уволить.
Если кто-нибудь из «верных» появлялся у царя, озабоченно стараясь предостеречь Николая, то удостаивался ответа:
— Но, но, мой милый! Вы видите все в слишком мрачных тонах! Можете не беспокоиться, я сам знаю, что мне делать с Распутиным.
Доклады министров, начальников полиции и губернаторов просматривались бегло и раздраженно и попадали в мусорную корзину; какое они могли иметь значение? Разве сам Распутин не сказал, что его враги вступили в связь с дьяволом, чтобы повсюду расставлять ему ловушки? Не удивительно, что даже святому не всегда удавалось преодолеть все соблазны, что иногда для этого требовалась более длительная борьба, пока он не высвобождался из лап сатаны?
Все родственники: Николай Николаевич, его брат, Анастасия и Милица, те, что когда-то не уставали восхвалять святость Распутина, приходили теперь и молили государя прогнать отвратительного мужика. Но разве у царя не было достаточных поводов убедиться в корыстолюбии и ненадежности всех этих родственников? Разве в свое время они не поддерживали Григория лишь потому, что видели в нем орудие для своих дел? Но вот теперь, когда он оказался «истинным другом» императорской четы, он казался им надоедливым, и они начали его преследовать. О, царь теперь точно знал, как следует относиться к советам «Николаевичей»!
Прибыла Елизавета Федоровна, чтобы тоже попросить свою царственную сестру не доверять Распутину. Она единственная была по-настоящему искренней, ведь она была монахиней, почти ангелом! Но что она знала о жизни и ее ошибках? Не была ли она введена в заблуждение злонамеренной клеветой и слепо верила всему, что ей рассказывали плохого о Распутине? Алике и Николай знали мир и понимали, что очень много кругом неправды и клеветы. Александра возражала своей сестре со спокойной ласковой улыбкой: