Автор этой поэмы, Угуччоне да Лоди, человек военный, но было в нем тонкое религиозное и, можно сказать, скороспелое национальное чувство, раз он предоставил королю Италии вести последнюю битву против зла — ведь в те времена никто не мог так думать. В своем фантастическом видении он отразил не только воспоминания молодости и размышления старости, но реальность войны, и религиозный ужас своей эпохи. Понятно, что в это время вера, омраченная кошмаром Антихриста, не могла быть безоблачной.
DE PROFUNDIS[5]
Чем выше поднимаешься, тем яснее видишь. Одним из тех, чьи понятия о разуме и долге были высоки, и кто сумел с этой высоты разглядеть всю глубину пороков своего времени, был Лотарио, из графского рода Сеньи, впоследствии ставший выдающимся папой Иннокентием III. Родился он в замке Гавиньано, в округе Сеньи, в 1160 году; в Болонье изучал юриспруденцию, в Париже — теологию; в тридцать лет стал кардиналом, и затем на семь лет добровольно уединился в своем замке в Ананьи, вплоть до того времени, когда после смерти Целестина III его избрали папой. Судьба оказала ему величайшую честь, одарив его необычайными дарами — тонким умом, благородством и богатством; но Иннокентий III страдал так, как немногие способны страдать, — он понимал человеческие бедствия и знал, как печально его время.
И действительно было о чем горевать. Он видел, что и во всей Италии, и в землях, зависимых от Рима, кипит борьба между знатью и народом, между феодалами и коммунами; как растет германское влияние во многих странах, которые после победы первой Ломбардской лиги должны были бы свободно самоуправляться; видел, что на права его питомца, Фридриха II, посягает Оттон Брунсвикский, а в южной Италии — Марковальдо, немецкий принц жесточайшего нрава, разграбивший, сжегший и разрушивший Молизе и Санино, вербуя к себе на службу сарацинов, то есть соединяя варварское тевтонское войско с мусульманским. За пределами Италии он видел насилие и деспотизм Филиппа Августа во Франции, Иоанна Безземельного — в Англии; видел Прованс, потрясенный ересью альбигойцев и Святую Землю под властью магометан, несмотря на Крестовые походы, которые уже не достигали своей истинной цели. Перед его глазами были села Европы и Италии, села, окружавшие Рим, разоренные войной и дороговизной; обедневшая знать, докатившаяся до нищеты, и бедняки от рождения обреченные на голод, и больные, брошенные на дорогах, и новорожденные младенцы, утопленные в Тибре, откуда их вылавливали лодочники.
Хотя он и заботился, как мог, о страждующих, раздавая пособия бедным, построив прекрасную, до сих пор сохранившуюся больницу Святого Духа, оказывая помощь и покровительство подкидышам, все же папа страдал от непомерной ноши бед человеческих и едва не дошел до отвращения к жизни. Это он выразил в сочинении, названном «О презрении к миру», которое написал в Ананьи, еще до того, как стал папой.
Никто до него не описывал жизнь человеческую в таких темных тонах. Иннокентий III рассказывает о немощах плоти и крови с рождения и до смерти, с безжалостной откровенностью описывает болезни, хрупкую и мимолетную юность; он повествует о боли, которая поражает любой возраст и любое сословие, старых и молодых, бедных и богатых, слуг и господ, женатых и одиноких, мудрых и невежественных, добрых и злых; с иронией рассуждает о тщетном труде людей, чье существование длится один день, как детская забава; исследует наши грехи — гордыню, гнев, алчность, похоть, любовь к успеху и превосходству, любовь к изысканности и роскоши; наконец погружается в размышления о смерти. Ведь все эти желания, страдания, страсти, плен собственных чувств нужны лишь для того, чтобы в конце концов тело оказалось в могиле, превратилось в червей и прах, а душа устремилась в вечность, которая может оказаться ужасной, когда в ней нет благодати. С тех пор, как человек совершил первородный грех, с природой его произошло нечто противоестественное; так и кажется, что он — перевернутое дерево: волосы — корни, голова и шея — начало ствола, живот и грудь — продолжение, руки и ноги — ветки, пальцы — листва. И вот как кончается жизнь этих перевернутых растений! Размышлениями о смерти, аде и рае завершается эта достопамятная книга, вобравшая в себя самое трагическое, что было в средневековом мышлении.
Но автор «Презрения к миру» быть может создал и прекрасный гимн Святому Духу, который пели в церкви девять дней после Троицы: «Приди, Святый Дух, приди, Отец бедных, лучший Утешитель, долгожданный гость, сладостное облегчение! Без тебя нет в человеке ничего доброго. Очисти, ороси, согрей нас, смири и исправь!»[6]. Это — стремление и надежда, это гимн замученных, вырывающихся за пределы собственного «я», чтобы слиться со Святым Духом. Пока человек углубляется в исследование наших бедствий, Первосвященник, вдохновленный Богом, взывал к Утешителю, обращая взор к Востоку.