Но любовь к бедным не означает любви к бедности. Ты богат, радостен и щедр, пока не познаешь нужду, пока не унизишь себя прошением — лишь тогда ты узнаешь нищету, но в Ассизи это было невозможно.
Тогда задумал он совершить паломничество в Рим — вероятно, он решил это после того, как жители Ассизи под предводительством епископа Гвидо, в 1205 году, отправились за великой индульгенцией, обещаной Иннокентием III тем, кто посетит могилу апостола Петра. В то время ассизцы были в немилости у папы за то, что пошли против Церкви, избрав подеста — еретика и гибеллина, и надеялись, совершив паломничество, обрести спокойствие и прощение.
Франциск отправился в путь с дорожным мешком, который туго набила заботливая мать — он привык чувствовать уверенность и в самом себе, и в окружающем, свойственную богатым людям, и не осмеливался путешествовать без денег. Из маленького городка Ассизи он по Фламиниевой дороге пришел в Рим, возможно, впервые в жизни. В храме святого Петра он сразу же ощутил величие веры у гробницы Апостола, но, когда он увидел, что странники оставляют гроши, волна барской щедрости захлестнула его сердце. Он сказал себе: «Главному апостолу надо оказать великий почет, что же они дают ему столь ничтожную милостыню?»
Он порывисто выхватил из мешка горсть монет и бросил их к решетке алтаря у подножия гробницы. Монеты запрыгали и покатились по мрамору, гулко отдаваясь золотым эхом. Все странники обернулись на щедрого незнакомца. Франциск тут же пожалел о том, что совершил столь вызывающий поступок, и, словно желая наказать себя (тем более, что у него не осталось ни гроша), протиснулся в толпу нищих, которые занимали весь атриум храма, и предложил самому жалкому из них: «Давай обменяемся одеждой».
Сказано — сделано: сняв камзол тончайшего сукна, он надел нищенский плащ с капюшоном, изорванный, залатанный, лоснящийся от сальных пятен.
Франциск был человек опрятный и изнеженный, он содрогнулся, но победил себя. Более того: скрываясь под отвратительными одеждами, он — самый блестящий юноша Ассизи, всегда подававший и никогда не просивший, он, который умер бы от голода, но никогда не попросил бы милостыни — протянул руку прохожим. Сначала он весь дрожал, ожидая от незнакомых равнодушного подаяния, но вскоре преодолел свои чувства, и так обрадовался, что умеет просить Христа ради, что стал обращаться к людям громким голосом, на языке своей матери. Он был совершенно счастлив в этих отрепьях — ему показалось, что он впервые поцеловал свою даму, а это означало, что он желает жить и умереть с нею.
В Риме он не только обрел опыт нищеты — Рим был единственным городом, который мог и унизить, и вознести дух. Он мог преобразовать человека, мог открыть ему тайну; он был и концом и началом земных дорог.
Именно там провинциальный юноша понял, как много необычного таит в себе Церковь, постиг ее вселенскую миссию и ее насущные нужды — изменить по-евангельски жизнь, победить ереси, освободить Гроб Господен. Все, что задумал Иннокентий III и все, что Франциск увидел в Вечном Городе, отразилось в его сердце. Он стал римлянином, и это определило уже намечавшееся течение его жизни.
ПРОКАЖЕННЫЙ
Он возвратился в Ассизи, вернулся к одиночеству. Кто мог понять его? Франциск открыл тайну славы, которую называют святостью; он услышал Божий голос, звучавший в его сердце и тотчас же повиновался ему. Чем более он повиновался, тем яснее становился голос. Теперь он говорил: «Рано трубить победу, хотя ты и познал нищету. Это лишь маленькое испытание. До тех пор, пока ты не сочтешь сладким то, что раньше казалось тебе горьким, горьким — то, что казалось сладким, ты не победишь врага, который внутри тебя самого».
Как-то раз Франциск ехал верхом по цветущему полю, и вдруг ветер донес до него запах разложения. Оглядевшись по сторонам, он заметил, что недалеко лепрозорий Сан-Сальваторе, между Санта Мария дельи Анджели и Ассизи. Он пришпорил коня и зажав себе нос, отчетливо вообразив омерзительных больных, которые отделены от мира, словно мертвецы. Он представил себе этих несчастных, которым не раз подавал милостыню, но никогда не осмеливался приблизиться к ним, такой ужас они у него вызывали. А голос внутри его говорил: «Видишь? Вот нужда еще страшнее той, которую ты испытал в Риме. Ты должен подняться до нее».
Цветущее поле смеялось, в сердце юноши провансальской песней звенела радость жизни, как вдруг на повороте лошадь его встала на дыбы. У дороги стоял человек, даже не человек, а прокаженный. Как только Франциск увидел гноящееся лицо с ввалившимися глазницами, он чуть не натянул поводья и не ускакал прочь, но внутренний голос спросил: «Рыцарь Христов, ты боишься?»