Святой поднялся и начал было чеканить уставную формулу, но Дронов остановил его:
— И строго предупреждаю: не дай вам бог повторить нарушение приказа!
— Вы о чем, товарищ подполковник?
— О вашей партизанщине на городской улице. Устроили избиение мирных граждан, глумление, понимаешь, над местным населением… Милиция боялась подъехать. Начальник областного УВД на совещании так и сказал: «Стоило спецназовцам войти в город, как они открыли пулеметный огонь!»
Тут не выдержала жена Кучаева, которая до этого молчаливо обслуживала офицеров.
— Проститут этот начальник! Мафией купленный! — выпалила она.
Дронов от неожиданности вздрогнул и поперхнулся чаем.
Святой не упустил случая двинуть его кулаком по спине.
— Полегчало, товарищ подполковник? — как можно участливее спросил он и, не дождавшись ответа от захлебывающегося кашлем Гоблина, повторил удар.
— Его мильтоны перед обкомом демонстрацию женщин-узбечек расстреляли, сбивчиво говорила женщина. — Его первого у канавы поставить надо и пулю в затылок…
— Кровожадная у вас жена! — просипел Дронов, согнувшись над столом и вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы.
— Нервная! — извинился Кучаев и стал легонько теснить супругу к двери.
Она отталкивала мужа, продолжая поносить продажную власть, местных националистов, эту проклятую дыру, куда их запихнули оберегать груду металлолома и тонны боеприпасов, не израсходованных на последней, как всем думалось, большой войне России.
Беседа с личным составом у Дронова не получилась. Караул поднял тревогу, заметив подозрительные передвижения среди окрестных холмов, и Кучаев с солдатами побежал проверять склады.
— Товарищ подполковник, как там наш батальон? — приоткрыв дверь «УАЗа» перед Дроновым, спросил Святой. — Комбат не приезжает, ротный тоже…
— У них своих забот по горло. Батальон рассредоточили по области. Остальные — кто где… Поранили комбата, — нехотя, словно это была страшная тайна, сказал Дронов, занося ногу на подножку «УАЗа».
— Постойте! — Святой толкнул дверь, отчего та ударила Дронова по колену. — Что же вы не говорили?
Подполковник скривился и потирал ушибленное место.
— Расстраивать не хотел.
— Тяжелое ранение?
— Черепно-мозговая травма. Орлов уговаривал толпу разойтись. Щегол молодой его сзади чем-то шандарахнул…
Ваши парня до комендатуры не довезли. В рапорте написали, что убежал. Прибили, наверное! Ты как считаешь, лейтенант?
Святой не ответил. Его бесил ровный, бесстрастный тон говорившего, без намека на сочувствие или сострадание к раненому комбату.
«Кабинетный хлюст этот Дронов, — рассуждал Святой на обратном пути. Люди для него — что оловянные солдатики. Свернули шею, и ладно. Другого поставим, целенького…»
Остывающее вечернее небо нависало над неровной линией горизонта. Беззвучно, как тени, пролетали припозднившиеся птицы. У казарм переругивались солдаты: недавно кончилась вечерняя поверка.
— Все спокойно, — встретил Святого лейтенант Кучаев. — Беженцы прибились.
Он сидел на ступеньках деревянной лесенки, которая вела в его семейный «шалаш». Свет фонаря искажал мальчишечьи черты лица лейтенанта.
— Трое мужиков, дети, женщины. Из Оша бежали или из пригородов, турки-месхетинцы. Их тоже, оказывается, киргизы режут. Заблудились в степи. Просятся возле нас переночевать. Но ведь подполковник запретил гражданских к складам подпускать? — задал Кучаев риторический вопрос.
— Где они? — спросил Святой.
— Табором у второго поста стоят. Смотри, вон костер развели…
Оранжевый лепесток огня колыхался в темноте, высвечивая фигуры сидящих вокруг него людей. Веками слабые и гонимые искали защиты у сильных, отдаваясь под их покровительство и надеясь на милосердие. Цивилизация и социализм ничего не изменили и были пустым звуком для людей, бросивших все ради спасения жизни. Реальностью были солдаты, колючая проволока вместо крепостных стен, добрая воля командира, способная защитить от волков в человечьем обличье, подарить хотя бы одну спокойную ночь, когда можно смотреть на звезды, не опасаясь, что холодная сталь ножа полоснет по горлу.
— Послать бойца — пусть сворачивают манатки? — осведомился Кучаев. Ему хотелось к жене.
Он предвидел обычную порцию вечерних упреков, плача, своих утешений и заверений бросить эту чертову армию, переехать к маме в Саратов. Зато потом будут благодарные объятия и сладкий омут постели.
— Откроем ворота. Впустим беженцев на свободную площадку у заваленного бункера. Куда их гнать? — с неожиданной злостью сказал Святой. — Поставь себя на их место.
Драпал бы ты с супругой по степи, наткнулся на служивых, а они от ворот поворот. Спасение утопающих, мол, дело рук самих утопающих: мы солдаты, у нас приказ! Мерзко, Кучаев!
Глядя на старшего по званию снизу вверх, лейтенант отодвинулся в тень, куда не доходил свет фонаря, и плаксивым голосом несправедливо обиженного ребенка заскулил:
— Ну что вы меня все поучаете! Жена пилит: «Ты не мужик, а тряпка! Место под солнцем для семьи найти не можешь. Сгноишь меня по гарнизонам», передразнил он супругу. — Ты благородству учишь! Хорошо, я пойду в казарму! Беженцев к себе пущу! Нормально? Доволен? Капаете на мозги! Застрелиться можно! Училище закончил. Думал, делом заниматься буду, а тут как пса на цепь посадили… — выталкивал из себя отрывистые фразы усталый лейтенант.
«Сейчас того и гляди расплачется. Мальчишка ведь совсем еще», — подумал Святой.
— Иди к жене! Я распоряжусь. А лучше посиди покури.
Женщины могут простить измену, но слабость никогда!
Француз один сказал. Большой дока по женскому полу!
— Французы — они в этом деле понимают, — вздохнул Кучаев. — Ты сам скоро отбиваться будешь?
— Разберусь с гостями, посты проверю. А что?
— Отгони дебилов моих, если заметишь, — смущенно попросил лейтенант. Дырку проковыряли в стене, подглядывают.
Беженцев было восемь человек. Глава семьи — невысокий коренастый мужчина — сидел у костра, подогнув под себя ноги. Его два сына-подростка, дочка лет шести и еще одна женщина, родственница жены, перекладывали скарб, разворачивали узлы, грели воду в мятой жестянке. Рядом с мужчиной примостилась его жена с грудным ребенком на руках.
Заметив Святого, мужчина встал, шагнул навстречу и достал из накинутого на плечи пиджака маленькую книжицу.
— Здравствуйте, товарищ начальник, — сказал он приветливо. — Вот мой паспорт.
Святой машинально взял документ, повертел его в руках и вернул, не раскрывая.
— Из Оша? — спросил он.
Мужчина кивнул.
— Четвертый день идем. В Узгенский район к родным хотели попасть, да вот заплутали… Подайте чая гостю! — с остатками былой восточной властности крикнул он женщинам.
— Да нет, что вы… Да не стоит… — совсем не по-военному забормотал Святой.
Изможденные лица, перепуганные глаза мальчишек, съежившиеся словно в ожидании удара женщины были немым укором для офицера-спецназовца.
Они как бы вопрошали: «Что происходит с нами? Почему ты, солдат, обутый, одетый и накормленный за наши деньги, не смог уберечь нас, заставил скитаться под открытым небом?»
Излишняя вежливость офицера насторожила беглецов.
Мужчина засуетился:
— Мы передохнем до утра и уйдем. Ноги гудят, и дети устали.
— Покормить их есть чем? — Рогожин протянул руки к костру.
— Напуганные, ничего не хотят, — робко улыбнулась женщина с девочкой на руках.
Семья Али Сулейманова скиталась не первый год. Ее глава рассказывал у костра свою печальную историю. Родителей Али выслали с Кавказа в сорок четвертом, когда Сталин объявил турок-месхетинцев пособниками немецко-фашистских оккупантов.
Этот народ обосновался в Ферганской долине и уж не помышлял о возвращении на историческую родину. Жили богато, но давался достаток кровавыми мозолями.
Летом восемьдесят девятого года Али в одночасье лишился дома и имущества. Семья спаслась, укрывшись у соседей-узбеков, а стариков не уберегли. Отец отказался уходить, вместе с ним осталась мать, не пожелавшая бросить на произвол судьбы подворье и своих любимых мохноногих кур редкой таиландской породы. Куры служили предлогом. Ей просто хотелось быть рядом со стариком.