— Выбирайте выражения… — нахохлился Банников. Его провисшие щеки дернулись, словно подтаявший холодец.
— Мы имеем два трупа, — продолжал Пирогов, не обращая на полковника никакого внимания. — Переводчика Михаила Сурова и гражданина Зимбабве курсанта Фредерика Морланда. Сурова я знал по работе в Африке. Умница, одаренный переводчик, отзывчивый, честный человек.
Офицер погиб не в бою, а в драке! Такого центр не видел со времени основания! Виновников происшедшего надо искать в Москве среди некомпетентных офицеров, занимавшихся подбором кадров!
— Не твоего ума дело, подполковник. — Банников покраснел как рак. Критиковать вышестоящие инстанции ты не имеешь права.
— Попрошу на «вы»!.. — рыкнул Пирогов и с размаху стукнул по трибуне кулаком. — Атмосфера в центре напряжена. Курсанты открыто выражают свое недовольство двойными стандартами нашей внешней политики, говорят о поставках оружия противоборствующим сторонам одновременно, о скрытом, особой формы советском расизме… А тут еще эта треклятая драка. Кто даст гарантию, что подобное не повторится? Что камбоджийцы не сцепятся с вьетнамцами, не станут резать друг друга эфиопы!.. Мы достаточно потеряли у них офицеров. Не хватало еще, чтобы они убивали наших парней дома…
За телом Сурова приехали родители: почерневшая от горя мать и отец немощный старик с трясущейся головой.
— Как же мы без Миши?.. — будто заведенный нашептывал старик, утирая слезы в уголках подслеповато прищуренных глаз.
Гроб погрузили на «ГАЗ-66», который довез скорбную ношу до Одессы. Банников приказал никаких проводов, траурных митингов не устраивать. Быстро отправить тело и готовиться к прибытию высокопоставленной комиссии.
Африканца забирали представители посольства. Они подкатили на черной «Волге», арендованной в похоронном бюро Одессы, переложили тело из стандартного гроба в выполненный по заказу, прикрыли его национальным флагом и с подобающими воинскими почестями проводили до трюма сухогруза, отправлявшегося к берегам Восточной Африки.
Следствие ввиду его особой важности и политических последствий поручили вести чину из Главной военной прокуратуры. Ему отвели отдельный кабинет при штабе, выдали спецпропуск, разрешающий беспрепятственно перемещаться по всей территории учебного центра.
Следователь, попивая чай, проговорил, вытирая платком вспотевшую лысину:
— С Суровым все ясно… Проникающая рана… Травма, несовместимая с жизнью. Но что произошло с… — он уткнул нос в бумаги, — Фредериком Морландом?
— Не имею понятия, — устало проговорил Новиков. Это был его четвертый допрос.
Следователь копал глубоко. Нюх у сыщика был отменный, но доказательств вины старшего лейтенанта слуга военной Фемиды найти не мог.
— Странно, Виктор Борисович. Весьма странно, — говорил судейский чин. Он любил выражаться витиевато и слегка старорежимно. — Вы, батенька, находились в эпицентре событий! И ничего конкретного сообщить не можете?! Я вас правильно понял?
— Все, что мне известно, я изложил в рапорте…
— А меня не устраивает ваша версия, — давил следователь. — Она мне кажется надуманной и, простите, фальшивой!
— Ваша работа — подозревать всех, — улыбнулся старлей.
Самообладание давалось ему большой ценой. Каждую ночь снился балагур и выпивоха Миша Суров, захлебывающийся кровью. Новиков чувствовал себя измотанным до предела, но признаваться и брать вину на себя не собирался.
— Скажите, Виктор Борисович, в частях специального назначения существует обет молчания? Почему вы противодействуете осуществлению правосудия?
— Товарищ следователь! — простонал старлей, как учитель, вынужденный по десять раз на дню объяснять тупым недорослям одно и то же. — Было два часа ночи. Перед этим напряженный день…
— Пили много?
— Миша — много… — признался Новиков, рассудив, что мертвому это не повредит.
— А вы?
— Я стараюсь не употреблять! Поддерживаю форму.
— Что заставило Сурова пить? Пристрастие к алкоголю или были другие причины? — Следователь по-паучьи плел свои сети, надеясь подловить офицера на какой-нибудь мелочи.
— В душу Сурову не лез. Однако если вам так важно знать… — Новиков остановился.
— Важно, старший лейтенант! — поблескивая стеклами очков, произнес следователь.
— Мне сложно объяснить…
— А вы попробуйте!
— В Африке ему приходилось питаться с одного стола вместе с туземцами. Понимаете? Разную экзотику есть.
Змеи, членистоногие, крысы — выбор большой, но специфический…
Следователь достал гребешок, прозываемый в народе «вшегонялкой», и стал приводить в порядок слипшуюся от пота жидкую растительность вокруг почтенной розовой лысины.
— Покойный полагал, что в его кишечнике живут паразиты и уничтожить их может только алкоголь… — Виктор говорил серьезно, как врач на консилиуме. — Высокоградусный алкоголь!
Слуга закона внимательно выслушал, щелкнул кнопкой диктофона, отматывая кассету, и с усмешкой произнес:
— Хохмите, старший лейтенант…
— Ну что вы!
— Лично для меня все ясно как божий день! — Следователь закурил нестерпимо вонючую «Приму». — Фредерика Морланда угробили вы…
«А зарплата-то у него явно не генеральская, раз курит всякую дрянь. Но товарищ въедливый, дотошный. Измором меня взять решил. Доконать… — думал Новиков под мощной дымовой завесой. Мокрогубый рот следователя стал похож на вулкан накануне извержения. — Добьется признания — на повышение пойдет. Как же, раскрыл злодейское убийство иностранного товарища, борца с империализмом.
Ничего, мужик, я тебе не скажу, и не надейся. Что случилось, то случилось».
— Причины налицо. Михаил Суров был вашим сослуживцем и товарищем. Вы действовали в состоянии аффекта, не контролировали собственных поступков и эмоций.
Опытный законник сменил тон на ласково-отеческий.
Глаза следователя подернулись влажной пеленой и словно гипнотизировали Новикова.
— Я соберу надлежащие доказательства. Проведем повторную экспертизу…
«Конечно! Сухогруз в океане нагонишь и трепанацию черепа покойному сделаешь», — мысленно посмеялся над неуклюжестью шантажа старлей.
— Мотив преступления понятен, — глубокомысленно рассуждал хозяин кабинета. — Непонятно другое. Почему молчат все остальные? Предположим, своих вы запугали!
— Да что вы такое несете! — взорвался Виктор. Уж если кого и хотелось убить, так вот этого плешива в клубах зловонного дыма. — Я офицер, а не блатной пахан. Представителю военной прокуратуры должно быть знакомо, хотя бы приблизительно, понятие чести офицера. Считаете меня виноватым — ищите свидетелей, собирайте доказательства.
Я ни в чем признаваться не собираюсь!
— Браво, молодой человек! — прихлопнул пухлыми ладошками следователь. Отличный монолог. Очень эмоциональный и проникновенный. В самый раз для провинциальных театров. Но не для меня! — проорал собеседник, и Новикову показалось, что задребезжали оконные стекла. — Лейтенант, я кайфа от этого дела не ловлю. — Следователь придвинулся к Виктору и теперь тяжело дышал ему прямо в лицо. — Умер солдат от черепно-мозговой травмы. Ну и хрен с ним. Но… то чернокожий солдат, присланный учиться в центре подготовки специальных частей. Несостоявшегося спецназовца притаскивают в санчасть с треснутой макушкой, словно все его родное племя кололо на ней кокосовые орехи…
Следователь почти уперся носом в лоб Новикову. Виктор мог видеть черную каемку грязи на его воротничке.
— Я буду землю носом рыть, а найду доказательства, найду, кого посадить! Но если сверху дадут отбой, решат не раздувать скандал, я спокойно спущу все бумаги в сортир.
Ты понял, сынок?..
Дебильно-панибратское обращение «сынок» — фирменное слово-клеймо Советской Армии — прозвучало довольно зловеще.
Вечером к старлею наведался Пирогов.
Начальник центра заметно осунулся, под глазами набрякли мешки.
— Печенка увеличилась! — пожаловался он после приветствия. — Встал утром, ладонь приложил, а она как камень!