Ближе к полудню приковыляла древняя старушка. Она поскреблась согнутой, сухой, как куриная лапка, рукой о дверь и с порога запричитала:
— Отходит, батюшка, Мария. Тебя дожидается, чтобы перед смертью исповедоваться. Ты поторопись. Плоха она, помирает, — шамкала старушка беззубым ртом и быстро крестилась.
— Не стыдно вам, баба Варя? — Жена Голубева укоризненно покачала головой. — К Васе друзья приехали. Командир его… Тетка Мария лет десять отходит. Как с вами поругается, так в гроб и ложится.
— Ага, голубушка, твоя правда! Притворщица Машка несусветная! — быстро согласилась старушенция. Но свою линию бабка продолжала гнуть:
— А если и взаправду преставится без покаяния?! Грех на мою душу перейдет!
Мутная слезинка скользнула по старческой щеке.
— Баба Варя, мой Василий не священник! — пустила в ход последний аргумент Ирина.
— Ничего. Всяк человек по подобию божьему сотворен и служить господу призван! — затараторила как по писаному старушенция. — Твой Василий страшные муки принимал, страдал, как Христосик… Ему душу доверить можно. — Бабка снова перекрестилась и, охая, присела на подставленную Святым табуретку. Нет у нас настоящего попа, и не надо. Василий Петрович чин молитв над усопшим хорошо читает. Меня всяк раз слеза прошибает на отпевании. Опять же Святое писание наизусть знает!
Старушка поджала губы, давая понять, что без Голубева не уйдет.
Пришлось Серегину заводить машину. Изба тетки Марии стояла на другом конце деревни.
— Ты на своих японских ходулях до ночи по деревне тягаться будешь, даже здесь не удержался Николай. — Уральский пастор Шлаг! Зашился в глухомань и проповеди глухим старикашкам читаешь. Пора браться за тебя! В Москве теперь клиники почище западных. Поставят на ноги.
…Ворох тряпья на кровати зашевелился. Сморщенное, точно печеное яблоко, лицо старухи высунулось из-под груды одеял и старых пальто с изъеденными молью цигейковыми воротниками.
— Кончаюсь, Петрович! — неожиданно густым басом заговорила умирающая. Намедни охаяла меня Варвара. По-матерному охаяла. У меня сердце-то и захолонулось! Ты кого с собой привел?
Бабка выползла наружу из своей норы.
— Могилу, бабуля, копать тебе пришли! — радостно заявил Серегин.
— Сынки, так я же еще живая! — испуганно пробормотала старуха.
Николай присел на кровать, обнял бабку за плечи.
— Факт, мамаша! Потому и пришли. Кто нам за работу заплатит, ежели ты загнешься? — Разыгрывая бабку, он продолжал:
— Давай ставь магарыч, а мы тебе ямку, куда косточки сложить, в лучшем виде выроем. Глубокую! Пойдем на погост, место укажешь!
Баба Марья сверкнула острыми, совсем не старческими глазенками.
— Охальник! — хихикнула она, оценив юмор. — Петрович! Почто энтих-то привел? Али они из милиции?
Старушка спрыгнула с кровати с поистине молодой прытью.
— Маманя, ты никак самогон гонишь! — донимал хозяйку дома Серегин. Милиции боишься!
— У нас в деревне отродясь самогона не гнали. А бражка есть! — сказала старуха и стала орудовать ухватом в печке.
По всей видимости, соборование отменялось.
— Батюшку нашего изверги бьют!.. — прогудела хозяйка, забравшись по пояс в печку, и достала оттуда чугунок с каким-то варевом. — А вы, значится, не из милиции?
— Нет! — в один голос недоуменно ответили Святой с Серегиным.
— Вот! Петровича обижают, а милиция пожаловать к нам не может! проворчала бабка Марья, сноровисто накрывая на стол.
Чугунок дымился не успевшей остыть в печи картошкой, рядом с ним примостилась миска, полная соленых груздей.
— Кто обижает? Жена Василия колотит? — спросил Святой. Он решил, что хозяйка впала в маразм, и решил подыграть ей.
— Василий, чего бабка мелет? — обратился он к молчавшему Голубеву.
— Ахинею несет! — буркнул бывший сержант, пряча глаза.
Старуха вернулась с банкой, наполненной темно-бурой жидкостью.
— Поминки будем справлять? — усмехнулся Серегин.
Старуха расхохоталась сочным, заливистым басом, от которого мухи перепуганно забились об оконное стекло. Гости пытались было отвертеться от подозрительного на вид напитка. Но баба Марья веско заметила:
— Грех от угощения отказываться. Садитесь, мальцы, за стол без лишних разговоров. Наливайте!
Она широким жестом указала на трехлитровую банку, — Сухая ложка рот дерет!
Бражка была кислой, как яблочный уксус. Голубев, сославшись на указания врачей, отказался. А баба Марья пила наравне с гостями. Она, что называется, с места взяла в карьер.
Через полчаса банка опустела. Старушенция перевернула посудину вверх дном и вылила из нее осадок в стакан Серегину. Видимо, хозяйке приглянулся этот весельчак.
Дегустирование осадка окончилось плачевно. Несмотря на предостерегающие знаки Голубева, Николай выпил свой стакан. Эффект последовал незамедлительно.
Любитель розыгрышей скорчился в позе, которой позавидовал бы индийский йог, опрокинул с грохотом колченогий табурет и под смех всего собрания опрометью выскочил во двор.
— Прополоскал кишки? — ласково встретила его бабуля.
На столе красовался новый полный сосуд с бурым зельем.
Превозмогая подступившую к горлу тошноту, Николай просипел:
— Ну, мать, ты даешь! По тебе поминки черти справлять будут!
Забавные посиделки у бабы Марьи окончательно вывели желудок Серегина из строя, но подняли настроение друзьям бывшего спецназовца. Когда все вдоволь насмеялись, товарищи попросили Николая на обратном пути заехать в церковь.
— Крышу перекрыть шифером надо! — делился заботами Голубев. Епархиальное управление средств не выделяет, а с пенсионеров что возьмешь? Дожди заливают храм божий.
Алтарь каменный, ему ничего не станется. Иконостас жалко.
Погибнет!
Святой с внутренним трепетом разглядывал темные лики неизвестных ему святых. Вера бывшего сержанта одновременно восхищала его и оставалась непонятной.
Святой не мог постигнуть ее смысла, но понимал, что только вера давала Василию силы переносить физические страдания и продолжать жить. И то сказать: человек столько пережил, но не выглядел подавленным, опустившимся инвалидом, дожидающимся смерти. Напротив, он строил планы на будущее.
— Колокол заказать мечтаю! — говорил Василий, и лицо его озарялось светлой улыбкой. — В городе мастера готовы бесплатно отлить! На медь и перевозку деньги уже собираю.
Попроси Колю пожертвовать! Пашка переводы шлет, Иван деньги прислал, но я ему обратно отправил. От себя ведь отрывает!
Потенциальный пожертвователь при разговоре не присутствовал, поскольку сидел со спущенными штанами в ближайших кустах. Угощение бабы Марьи продолжало сказываться.
Под ногой Святого хрустнул осколок стекла. Только сейчас он заметил, что четыре из шести окон церкви были заколочены листами фанеры. В остальных двух стекла имелись, однако и в них виднелись отверстия с разбегающимися паутинками трещин.
— Дробью палили по стеклам? — мимоходом поинтересовался Святой. Атеисты покоя не дают?
На лицо Голубева набежала тень. Василий ушел от ответа, произнеся туманную фразу:
— Испытания все от господа, даже если слуги лукавого готовят их нам…
— Понос Серегина тоже от господа? — неловко пошутил Святой.
— Не кощунствуй! — строго одернул своего командира бывший сержант.
— Прости! — Святой мысленно ругнул себя за сказанную глупость.
При выходе из церкви на западной стене Святой цепким взглядом бывшего разведчика засек еще одну странную деталь. Темные бревна в некоторых местах были старательно зачищены, как будто с них стирали надписи. По светлым контурам один рисунок весьма напоминал нацистскую свастику. Святой не стал задавать вопросов, но решил все разузнать позднее.
Вечером, как полагается, Ирина организовала застолье.
Коронным блюдом были уральские пельмени, настоящие, слепленные руками четы Голубевых, а не кооперативно-ресторанные.
Вторую половину угощения составляли продукты, которые привез Серегин. По большей части это были ставшие уже привычными заграничные консервы в яркой упаковке.