Взрыв хохота потряс мрачные внутренности транспортника. Громче всех гоготал сам Серегин.
Святой понимал, что должен сказать нечто назидательное о недопустимости пьянства в войсках, но сам смеялся до колик в животе. Отдышавшись, он все-таки выдавил:
– Попадешься, Серегин, я тебе лично клизму литров на пять ввинчу и в клозет сутки пускать не буду!
– Заметано, товарищ старший лейтенант! С киром завязал. У меня трагедия в тот "увал" приключилась…
– Трагедия? Трави про трагедию! – В предвкушении очередного прикола Серегина Святой подобрел. – Курите, парни, кому невтерпеж! Одну сигарету на троих, не больше.
Щелкнули зажигалки, в сумраке затрепетали язычки пламени.
– Подругу я снял. Посылали нас в подшефный детский садик заборы красить… Лафа и расслабуха. День бичевали, а как уходить – начальница пайкой угостить нас решила. Детки распущенные, кашки армейской не пробовали… Мы в столовку. Слон своим чебуреком в тарелку уткнулся, а я барышню кадрить!..
Слушатели притихли. Эту эпопею Серегин, видимо, выдавал впервые.
– Такой экземпляр! – с восторгом выдохнул младший сержант. – Двадцать восемь лет…
– Пенсионерка!! – презрительно фыркнул Скуридин.
– Прикрой хлеборезку! – зашикали на него.
– Параметры по мировому стандарту: ноги от ушей, халат на груди не застегивается, глаза как триплексы. Я заторчал! Слон пайку детскую уминает, Пашка компота надулся и кемарит, а я цыпу обхаживаю! – чмокнул губами Серегин и сделал паузу.
– Ближе к делу, Колька! Конкретнее… – застонали ребята, предчувствуя развязку.
– Звали ее удивительным именем – Виолетта! "Павшая", между прочим, в переводе с греческого! – блеснул эрудицией Серегин. – Все в масть, пацаны, шло. Телефончик мне оставила, предупредила, что замужем. Но не стенка, отодвинуть можно. Короче, договорились: в "увал" очередной иду – сразу с ней контактируюсь! Слон, дай затянуться, дыхание сперло. Перехожу к драматическому финалу несостоявшейся любви… – Сержант облизал губы и пыхнул сигаретой, тяжело вздохнул. – Встретились мы в скверике. Время полдень, впереди восемь часов сказки. Виолетта от меня балдеет…
– Во баки Колька заливает! – не выдержал кто-то накала рассказа.
– На скамейке впилась в меня! Клянусь, мужики, целует взасос, аж кислород перекрывает! Обмусолила всего. Потом говорит: "Пойдем к подруге. У нее муж водилой междугородных автобусов работает, сейчас в рейсе! На работу забегу, предупрежу напарницу, чтобы прикрыла, если мой благоверный названивать будет!" Братаны! Я горю! Такая женщина в руки плывет! Это вам не со шмарами подзаборными…
"Подожди меня на скамеечке", – говорит. Я к ней: "Давай поцелуемся, любимая! Хочу сохранить вкус твоих губ, чтобы не умереть с тоски, ожидая тебя…"
– Во дает! Я – не Лермонтов, не Пушкин, я блатной поэт Кукушкин, вставил Голубев с явным неодобрением.
– Она в это время губы помадой красила. Я как сказал…
Виолетта на меня! – Серегин демонстративно вытер несуществующий пот со лба. – Минут десять.., как пиявка – отвечаю! Я весь в сердцах! Башка звенит, воздуха не хватает, гляделки под лоб закатились – полный отвал! Смотрю, подруга белугой как заревет! Что такое? Спрашиваю: "Любимая, кто тебя обидел? Мужа боишься, так я его, козла ревнивого, построю и по струнке ходить заставлю". А она мне в физиономию помадой тычет, сопли размазывает: "Смотри, что она сделала, пока мы целовались. Помада французская "Ив Роше". Глядь, а от этой чертовой помады огрызок остался, и тюбик пластмассовый покусан, весь в трещинках таких маленьких… – Серегин сузил глаза, а затем широко раскрыл их. – У ног моей герлы падла шелудивая стоит – псина вроде полысевшей болонки. Морда наглая, глаза хитрые, и обрубленным хвостом повиливает. Облизывается, зараза. Она к помаде подкралась – Виолетта ее в руках держала и, чтобы меня приобнять, опустила вниз руку – псина помаду и слопала. А говорят, косметику из собачьего жира делают. Вранье! – Серегин с сожалением вздохнул и горестно покачал головой. – Мне бы промолчать или посочувствовать.
Я ржать начал. Ой и болван я! Виолетта кипеж подняла.
Ножками топает, вопит на меня: "Солдафон бесчувственный!" А я остановиться не могу. Взгляну на псину и опять от смеха помираю. Подруга потопталась около меня и убежала…
– Правильно сделала, – мрачно пробасил Голубев.
– Что оставалось брошенному воину? – задал риторический вопрос Серегин. – Назюзюкаться! Отправился я на вокзал посмотреть, не изменилось ли расписание моего дембельского поезда, заглянул в буфет, с бичами местными перезнакомился, взяли по "сотке", еще накатили пивком, и понеслось… Как до части добрался? Не помню. Запросто мог оказаться в Ленинграде, в чужой квартире. Сильнейшее отравление с риском для измотанного службой организма заработал…
– Всю "губу" заблевал! – продолжал комментировать командир отделения. Не умеешь пить – не пей…
Замечания Голубева достигли цели. Серегин фальцетом заголосил:
– Слон, ты мертвого достанешь. Человек драму жизни перед друзьями открывает! Душу наизнанку выворачивает, а ты квакаешь. Нет, не зря тебя Слоном прозвали! Толстокожий ты! Точно слон, только со спиленными бивнями. Пельмень уральский примороженный, – сыпал ругательствами Серегин на потеху снецназовцам.
Транспортники летели в темном небе, словно огромные ночные птицы. Проблески сигнальных огней вспыхивали и гасли через равные промежутки времени, высвечивая на черном небосводе пульс военных самолетов.
Под сенью железных крыльев, как потусторонние видения, распластались просторы азиатских пустынь, бугрились отроги хребтов, горные массивы. Огни городов и поселков редкими пятнами прорывали фантастическое темное пространство, напоминая о том, что здесь все-таки живут люди, а не призраки.
Солдаты поутихли. Усталость брала свое. Задремал незадачливый донжуан Серегин, по-столичному интеллигентно посапывал Скуридин. Вытянулся через весь проход архангелогородец Иван Ковалев, придавив плечом Пашу Черкасова.
"Куда посылают генералы этих ребят? Пропади все пропадом… Ош! Шипящее название у этого города, змеиное!" – блуждали мысли, обрывки фраз в голове у Святого.
***
Транспортный самолет приземлился на закрытом военном аэродроме, чьи взлетно-посадочные полосы могли принимать широкофюзеляжные машины. До города предстоял марш, и комбат поторапливал невыспавшихся солдат:
– Быстрее, что вы, как мухи по стеклу, ползаете. Снимайте крепления! Механики, проверьте все. Никаких остановок на марше! – Подполковник переходил от одной боевой машины к другой, нервно пинал носком сапога скаты.
За ним гурьбой передвигались офицеры, словно за каким-нибудь генерал-аншефом на старинном полотне. Для полноты картины не хватало только треуголок и бакенбард.
Майор Виноградов все допытывался:
– Задачи, товарищ подполковник, нам определены?
– Отстань, Виноградов! Какие задачи? Выдвинуться к городу… неуверенно отвечал Орлов. – Руководство республики обратилось с просьбой к армии помочь в защите мирного населения. Командующий округом доверил эту миссию нам…
– В Тбилиси тоже доверили! – мрачно произнес майор. – Десантников эсэсовцами после этого называли. Дебилизм, комбат, полнейший. Есть внутренние войска, милиция…
– Завел старую шарманку! – скривился точно от зубной боли Орлов. Расквартируемся, разберемся в ситуации, а потом поговорим на интересующие тебя темы. Не первый год кашу жуешь, ветеран воздушно-десантных войск, а зудишь похуже сварливой старухи. Пора привыкнуть разнимать дерущихся!
– За-дол-ба-ло, – по слогам произнес командир роты, – роль полицейского исполнять! В данный момент мы кому подчиняемся – Москве или местным деятелям?
– Конечно, Москве! – убежденно ответил Орлов. – Мы же – Советская Армия.
– Советская? – переспросил Виноградов. – Так какого рожна мы тут делаем? Ты ведь был, комбат, в Фергане. Кончилась советская власть в Средней Азии, а может, никогда ее здесь и не было. Всюду местные баи да ханы: захотят – помилуют, захотят – казнят! Мы опять, как в Афгане, крайними окажемся!