Святой поднялся и начал было чеканить уставную формулу, но Дронов остановил его:
– И строго предупреждаю: не дай вам бог повторить нарушение приказа!
– Вы о чем, товарищ подполковник?
– О вашей партизанщине на городской улице. Устроили избиение мирных граждан, глумление, понимаешь, над местным населением… Милиция боялась подъехать. Начальник областного УВД на совещании так и сказал: "Стоило спецназовцам войти в город, как они открыли пулеметный огонь!"
Тут не выдержала жена Кучаева, которая до этого молчаливо обслуживала офицеров.
– Проститут этот начальник! Мафией купленный! – выпалила она.
Дронов от неожиданности вздрогнул и поперхнулся чаем.
Святой не упустил случая двинуть его кулаком по спине.
– Полегчало, товарищ подполковник? – как можно участливее спросил он и, не дождавшись ответа от захлебывающегося кашлем Гоблина, повторил удар.
– Его мильтоны перед обкомом демонстрацию женщин-узбечек расстреляли, сбивчиво говорила женщина. – Его первого у канавы поставить надо и пулю в затылок…
– Кровожадная у вас жена! – просипел Дронов, согнувшись над столом и вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы.
– Нервная! – извинился Кучаев и стал легонько теснить супругу к двери.
Она отталкивала мужа, продолжая поносить продажную власть, местных националистов, эту проклятую дыру, куда их запихнули оберегать груду металлолома и тонны боеприпасов, не израсходованных на последней, как всем думалось, большой войне России.
Беседа с личным составом у Дронова не получилась. Караул поднял тревогу, заметив подозрительные передвижения среди окрестных холмов, и Кучаев с солдатами побежал проверять склады.
– Товарищ подполковник, как там наш батальон? – приоткрыв дверь "УАЗа" перед Дроновым, спросил Святой. – Комбат не приезжает, ротный тоже…
– У них своих забот по горло. Батальон рассредоточили по области. Остальные – кто где… Поранили комбата, – нехотя, словно это была страшная тайна, сказал Дронов, занося ногу на подножку "УАЗа".
– Постойте! – Святой толкнул дверь, отчего та ударила Дронова по колену. – Что же вы не говорили?
Подполковник скривился и потирал ушибленное место.
– Расстраивать не хотел.
– Тяжелое ранение?
– Черепно-мозговая травма. Орлов уговаривал толпу разойтись. Щегол молодой его сзади чем-то шандарахнул…
Ваши парня до комендатуры не довезли. В рапорте написали, что убежал. Прибили, наверное! Ты как считаешь, лейтенант?
Святой не ответил. Его бесил ровный, бесстрастный тон говорившего, без намека на сочувствие или сострадание к раненому комбату.
"Кабинетный хлюст этот Дронов, – рассуждал Святой на обратном пути. Люди для него – что оловянные солдатики. Свернули шею, и ладно. Другого поставим, целенького…"
Остывающее вечернее небо нависало над неровной линией горизонта. Беззвучно, как тени, пролетали припозднившиеся птицы. У казарм переругивались солдаты: недавно кончилась вечерняя поверка.
– Все спокойно, – встретил Святого лейтенант Кучаев. – Беженцы прибились.
Он сидел на ступеньках деревянной лесенки, которая вела в его семейный "шалаш". Свет фонаря искажал мальчишечьи черты лица лейтенанта.
– Трое мужиков, дети, женщины. Из Оша бежали или из пригородов, турки-месхетинцы. Их тоже, оказывается, киргизы режут. Заблудились в степи. Просятся возле нас переночевать. Но ведь подполковник запретил гражданских к складам подпускать? – задал Кучаев риторический вопрос.
– Где они? – спросил Святой.
– Табором у второго поста стоят. Смотри, вон костер развели…
Оранжевый лепесток огня колыхался в темноте, высвечивая фигуры сидящих вокруг него людей. Веками слабые и гонимые искали защиты у сильных, отдаваясь под их покровительство и надеясь на милосердие. Цивилизация и социализм ничего не изменили и были пустым звуком для людей, бросивших все ради спасения жизни. Реальностью были солдаты, колючая проволока вместо крепостных стен, добрая воля командира, способная защитить от волков в человечьем обличье, подарить хотя бы одну спокойную ночь, когда можно смотреть на звезды, не опасаясь, что холодная сталь ножа полоснет по горлу.
– Послать бойца – пусть сворачивают манатки? – осведомился Кучаев. Ему хотелось к жене.
Он предвидел обычную порцию вечерних упреков, плача, своих утешений и заверений бросить эту чертову армию, переехать к маме в Саратов. Зато потом будут благодарные объятия и сладкий омут постели.
– Откроем ворота. Впустим беженцев на свободную площадку у заваленного бункера. Куда их гнать? – с неожиданной злостью сказал Святой. – Поставь себя на их место.
Драпал бы ты с супругой по степи, наткнулся на служивых, а они от ворот поворот. Спасение утопающих, мол, дело рук самих утопающих: мы солдаты, у нас приказ! Мерзко, Кучаев!
Глядя на старшего по званию снизу вверх, лейтенант отодвинулся в тень, куда не доходил свет фонаря, и плаксивым голосом несправедливо обиженного ребенка заскулил:
– Ну что вы меня все поучаете! Жена пилит: "Ты не мужик, а тряпка! Место под солнцем для семьи найти не можешь. Сгноишь меня по гарнизонам", передразнил он супругу. – Ты благородству учишь! Хорошо, я пойду в казарму! Беженцев к себе пущу! Нормально? Доволен? Капаете на мозги! Застрелиться можно! Училище закончил. Думал, делом заниматься буду, а тут как пса на цепь посадили… – выталкивал из себя отрывистые фразы усталый лейтенант.
"Сейчас того и гляди расплачется. Мальчишка ведь совсем еще", – подумал Святой.
– Иди к жене! Я распоряжусь. А лучше посиди покури.
Женщины могут простить измену, но слабость никогда!
Француз один сказал. Большой дока по женскому полу!
– Французы – они в этом деле понимают, – вздохнул Кучаев. – Ты сам скоро отбиваться будешь?
– Разберусь с гостями, посты проверю. А что?
– Отгони дебилов моих, если заметишь, – смущенно попросил лейтенант. Дырку проковыряли в стене, подглядывают.
Беженцев было восемь человек. Глава семьи – невысокий коренастый мужчина – сидел у костра, подогнув под себя ноги. Его два сына-подростка, дочка лет шести и еще одна женщина, родственница жены, перекладывали скарб, разворачивали узлы, грели воду в мятой жестянке. Рядом с мужчиной примостилась его жена с грудным ребенком на руках.
Заметив Святого, мужчина встал, шагнул навстречу и достал из накинутого на плечи пиджака маленькую книжицу.
– Здравствуйте, товарищ начальник, – сказал он приветливо. – Вот мой паспорт.
Святой машинально взял документ, повертел его в руках и вернул, не раскрывая.
– Из Оша? – спросил он.
Мужчина кивнул.
– Четвертый день идем. В Узгенский район к родным хотели попасть, да вот заплутали… Подайте чая гостю! – с остатками былой восточной властности крикнул он женщинам.
– Да нет, что вы… Да не стоит… – совсем не по-военному забормотал Святой.
Изможденные лица, перепуганные глаза мальчишек, съежившиеся словно в ожидании удара женщины были немым укором для офицера-спецназовца.
Они как бы вопрошали: "Что происходит с нами? Почему ты, солдат, обутый, одетый и накормленный за наши деньги, не смог уберечь нас, заставил скитаться под открытым небом?"
Излишняя вежливость офицера насторожила беглецов.
Мужчина засуетился:
– Мы передохнем до утра и уйдем. Ноги гудят, и дети устали.
– Покормить их есть чем? – Рогожин протянул руки к костру.
– Напуганные, ничего не хотят, – робко улыбнулась женщина с девочкой на руках.
Семья Али Сулейманова скиталась не первый год. Ее глава рассказывал у костра свою печальную историю. Родителей Али выслали с Кавказа в сорок четвертом, когда Сталин объявил турок-месхетинцев пособниками немецко-фашистских оккупантов.
Этот народ обосновался в Ферганской долине и уж не помышлял о возвращении на историческую родину. Жили богато, но давался достаток кровавыми мозолями.