Выбрать главу

— Мы приедем к графу де Парси в удачное время, — с удовольствием доложил Толстый Шарль, когда Ван Хель возвратился в его дом.

— О чём ты говоришь?

— Я слышал, что он собирается устроить турнир. Он уже разослал герольдов. Ты сможешь проявить там своё умение, обратить внимание графа на себя. И тогда уж денежки потекут рекой в наши кошельки!

— Для начала раздобудь где-нибудь тачку, чтобы мы могли допереть твой чёртов сундук до нашей телеги.

— Разве ты не пригонишь её сюда?

— А кто мне даст разрешение на проезд в город? Ту полагаешь, что у меня в кошельке позвякивают лишние монеты, чтобы я разбрасывался ими на ненужные бумаги? Нет, братец, мы погрузим сундук на тачку и отвезём его туда. Затем ты вернёшь тачку хозяину, и мы сможем отправиться в путь.

— Я облачусь в монашескую рясу, как всегда делаю это во время переезда с место на место, — сказал мечтательно Шарль. — Странствующий монах вызывает у людей доверие и участие.

— Вернись на землю, Толстяк, — одёрнул его Ван Хель. — Ты знаешь, где можно добыть тачку? Вот и отправляйся за ней. Это твоя забота.

Шарль недовольно фыркнул.

* * *

День их отъезда совпал с торжествами в городе. Накануне перед церковью появились заграждения, от храма до королевского дворца вдоль всей улицы по обе стороны на стенах домов были развешены покрывала, растянуты ткани, на дороге толстым слоем лежала солома.

— Смотри, какое пышное прощание устраивает нам Париж! — засмеялся Ван Хель.

— Ах, если бы это было в нашу честь, — вздохнул Толстый Шарль.

— Похоже, намечается чьё-то крещение? Кто-то из королевской фамилии?

— Я слышал, что у его величества гостит герцог Прованский. Поговаривают, что герцог привёз из Испании иноземную красавицу и хочет взять её в жёны, но она исповедует магометанскую веру. Может, её хотят крестить?

— Всё может быть… Что ж, придётся нам подождать, пока вся эта процессия доберётся до баптистерия[7]. Всюду стражники, нас не пропустят сейчас с нашим скарбом… Ладно, поглазеем на это великолепие…

Из дворца двигался кортеж, возглавляемый духовенством со святыми Евангелиями, крестами и хоругвями. Над городом разносились песнопения. За священниками следовал в богатых одеждах король со своей огромной свитой и многочисленной охраной.

— Похоже, я был прав, — сказал Шарль. — Глянь-ка на ту особу. Это Орабль, та самая сарацинка, привезённая герцогом из Испании. Видишь, епископ ведёт её за руку? Это её будут крестить.

Народ толпился возле украшенной лентами и коврами церкви, ожидая приближения процессии.

— Хоть бы разок побывать в обществе этих шикарных господ, — проговорил Шарль, облизываясь. — А как бы я хотел потрогать ручки и ножки этих благородных дам!

— Ты же монах! — удивился Хель.

— Монах я по одежде, а в душе я философ и искатель истины. Ты же сам требуешь от меня, чтобы я мыслил широко, а как можно рассуждать, скажем, о первородном грехе, ежели не проникнуть в тайны женских прелестей.

— Трепло толстопузое, — засмеялся Ван Хель.

Место, откуда они наблюдали за процессией, находилось довольно далеко от церкви, поэтому видели они немного, а слышали и того меньше. Но когда по окончании службы те немногие из пышной королевской свиты, кто был допущен внутрь, вышли наружу и король произнёс несколько слов, толпа восторженно взревела, замахала руками, вверх полетели шапки. Герцог Прованский отвязал висевший у него на поясе кошелёк и, насыпая в ладонь монет, принялся швырять их в толпу. Народ ринулся подбирать деньги, отталкивая друг друга. Началась давка, поднялся крик, стражники опустили копья и пытались оттеснять толпу, но люди не отступали. Слышались вопли: «Нет, это моё! Не уйду! Убирайся прочь со своим копьём!»

— Вот она, государева щедрость, — почти равнодушно заметил Ван Хель.

— А ведь там непременно раздавят кого-нибудь, — заволновался Шарль. — Из-за презренного металла…

— Что люди ценят превыше всего, из-за того и гибнут, — ответил Ван Хель.

— Ты так спокойно говоришь об этом, — возмутился Толстяк. — Неужели в тебе нет ни капельки сочувствия к этим несчастным?

— Почему я должен сочувствовать им? Смерть бросила им приманку в виде серебряных монет, они с готовностью заглотили эту наживку. Нет, я никогда не сочувствую дуракам.

— Ты называешь тех несчастных дураками?

— Да.

— Они же просто пришли посмотреть на красивых людей.

— Они пришли развлечься и поживиться на дармовщинку. Я таких презираю. Хлеба и зрелищ! Всё это уже было. И всё это будет всегда. Если опыт ничему не учит людей, почему я должен сочувствовать их глупости?..