Представленные особенности сирийского жития по сравнению с повествованием Григория Нисского о том же факте ни в каком случае не допускают возможности пользования общим письменным источником. Что в нем было? Весь рассказ и вся обстановка события у Григория Нисского проще и естественнее, тогда как сирийское житие с его архидиаконом Стефаном, с публичным и явным обличением клеветы блудницы, имеет более искусственный характер.
В. Риссель (S. 231–232) указывает на повествование об оклеветании Григория блудницей, как на иллюстрацию того, что в сирийском житии устанавливается лучшая связь предшествующего с последующим. По его мнению, длинное введение, которое предшествует сообщению совершенно производит впечатление первоначальности, именно потому, что оно внутренно связано с предшествующим и последующим. Вообще этот рассказ у сирийца стоит на его первоначальном месте, и Григорий Нисский намеренно переместил его на другое место. Какие основания побудили его к этому, мы не знаем; можно только предполагать, что он считал такого рода обвинение в отношении к молодому человеку гораздо более возможным, чем в отношении к епископу. Кроме того, В. Риссель (S. 234) видит результат философского образования Григория Нисского в том, что у него блудница застала Григория во время философской беседы, а у сирийца — за объяснением Св. Писания. Конец похвального слова Григория Нисского посвящен описанию деятельности св. Григория после прекращения гонения и возвращения его в Неокесарию: учреждению праздников в честь мучеников, предсмертным распоряжениям, моровой язве и избавлению от нее по молитвам св. Григория, бывшему в начале его епископства, и обращению по сему случаю язычников ко Христу. Сирийское житие излагает конец своего повествования очень кратко: оно отмечает только возвращение св. Григория с верующими „к своей церкви“, удостоверение св. Григория в том, что осталось только семнадцать неверующих, благодарственную молитву за это и кончину. О моровой язве и избавлении от нее по молитвам св. Григория сирийское житие совершенно не упоминает. Таким образом, и здесь естественно возникает вопрос, были ли эти сведения в письменном источнике, и если были, то почему ими не воспользовался автор сирийского жития.
Ha основании сопоставлений отдельных повествований похвального слова Григория Нисского, сирийского жития и сообщений Руфина представляется возможным сделать следующие выводы:
1) По вопросу о первоначальности выясняется несомненность того, что предпочтение должно быть отдано Григорию Нисскому: а) похвальное слово Григория Нисского представляет цельный и связный рассказ, тогда как сирийское повествование дает собрание отрывков, не объединенных между собою; б) y Григория Нисского мы находим много действительно исторических подробностей, вместо которых в сирийским житии вставлены измышленные речи и диалоги, посредством которых составитель его хотел расширить и оживить скудный материал; в) несомненно, что Григорий Нисский не стремится, вопреки мнению В. Рисселя, уменьшить элемент чудесного, — напротив сирийское повествование, при отсутствии в нем исторических данных, отличается особенною любовью к чудесному и явно усиливает его, когда говорит о посольстве ангела в качестве посредника между митрополитом и пустынником Григорием, о появившихся на стене буквах, о часто слышимом голосе с неба, о воскрешении умершего иудея, об осушении озера перед глазами всех, о демоне, который из мести возбуждает преследование против христиан, о божественном повелении, по которому епископ с диаконом убегают и чудесно спасаются.