Рассказ Григория Нисского о пребывании св. Григория в доме знатного и богатого мужа Мусония открывает для нас еще новый источник его сведений, опять таки не писанный, но надежный. Григорий Нисский пишет, что Мусоний просил св. Григория остановиться у него и почтить своим входом его дом, чтобы быть ему почетнее и известнее и по смерти, так как время передает о таковой чести и потомкам [194]. Из этого можно заключать, что в семействе Мусония сохранялось воспоминание о посещении св. Григория Чудотворца. Василий Великий в одном из своих писем упоминает одного из преемников св. Григория — неокесарийского епископа по имени Мусония [195]. Можно предполагать, что этот епископ был потомок названного Мусония, и Григорий Нисский мог от него или от другого члена этой семьи узнать эту историю и внес ее из внимания к семье. Сам по себе этот факт настолько незначителен, что без ущерба его можно было бы и опустить; но он оживляет повествование и вносит черту, существенно важную для оценки исторического значения жития, написанного Григорием Нисским. Ясно, почему он не повторяется у Руфина и у сирийца: он по своей природе не принадлежит к сказаниям, которые входили в состав общего предания о св. Григории Чудотворце.
Св. Василий Великий также упоминает о том, 1) что в начале деятельности Григория в Неокесарии было только 17 христиан, а впоследствии верующим сделался весь народ; 2) что он изменил и течения рек, повелев им великим именем Христовым; 3) что он иссушил озеро, дававшее любостяжательным братьям повод к войне; 4) что предсказания его о будущем таковы, что он ни в чем не ниже других пророков. Сведения, отмеченные в трех первых пунктах, находятся у Григория Нисского и у сирийца; но для четвертого пункта мы напрасно искали бы параллельных известий. Что же разумеет св. Василий Великий под пророчествами и откуда он знает о них? Несомненно, не из письменного источника, потому что ни имеющиеся в нашем распоряжении данные (кроме предсказания о моровой язве у Григория Нисского, которого нет у сирийца), ни, следовательно, предполагаемый общий письменный источник таких προαγορεύσεις не сообщают. Остается опять, как единственно возможное предположение, что и св. Василий свои сведения почерпает из устного предания. Свое краткое сообщение о чудесах он заключает замечанием, что долго было бы пересказывать чудеса этого мужа, которого по преизбытку дарований в нем, явленных по действию Духа, во всякой силе в знамениях и чудесах и сами враги истины называли „вторым Моисеем“. Сравнение св. Григория с Моисеем напоминает такое же сравнение у Григория Нисского. Наконец, и Василий Великий, подобно Григорию Нисскому, говорит о том, что память о св. Григории сохраняется в Понте: „еще и теперь великое изумление пред ним и новая и всегда свежая память в церквах продолжает жить, не ослабляемая никаким временем“; поэтому также в Понте верно сохраняли установления Григория, которые в IV веке казались уже устаревшими [196].
Нельзя, конечно, решительно отрицать возможности пользования со стороны Василия Великого похвальною речью Григория Нисского, так как мы не знаем, когда написана речь Григория. Однако гораздо вероятнее предполагать, что оба брата, писавшие независимо друг от друга, почерпали из устного предания о Чудотворце, особенно живого в их семействе. От самого Василия Великого мы знаем, кому он обязан нравственно–религиозным образованием. В письме к неокесарийцам он пишет: „о вере моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша? Говорю о знаменитой Макрине, от которой я заучил изречения блаженнейшего Григория, которые сохранялись до нее по преемству памяти и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочестия“ [197]. В письме к Евстафию Севастийскому он пишет: „то понятие о Боге, какое я приобрел с детства от блаженной матери моей и бабки Макрины“ [198]. Таким образом, св Василий Великий обязан своей бабке Макрине и матери не только своим религиозным образованием, несомненно также и точным знанием Чудотворца, его изречений и дел. Кроме того, он неоднократно подчеркивает свою близкую личную связь и знакомство с Неокесарией. Так, в письме к неокесарийским ученым он пишет: „и по снисканной с детства привычке к сему месту (т. е. Неокесарии), потому что здесь я воспитан моею бабкою, и по частому пребыванию в нем впоследствии, когда, бегая народных мятежей и узнав, что это место по пустынному безмолвию удобно для любомудрия, я много лет сряду просиживал в нем“ [199]. Что же еще нам искать какого-то особого письменного источника для Григория Нисского? Он или вместе с своим старшим братом от своей бабки Макрины и матери получил наставления Григория в вере и слушал ее рассказы о почитаемом учителе, или же, если он был значительно моложе св. Василия, узнал от последнего, которого он называет своим „отцом и учителем (πατήρ καί διδάοκαλος [200]. Перед составлением своей речи он, вероятно, получил дальнейшие сведения и, может быть, последовал некоторым указаниям и советам своего брата Василия.
196
О Св. Духе к Амфилохию, епископу Иконийскому, гл. 29, § 74: Migne, PGr, t. 32, col. 205; русск. перев., ч. 3. М. 1891, стр. 281–282.
200
Об устроении человека, введение: Migne, PGr., t. 44, col. 125; русск. перев., ч. 1, стр. 77. На шестоднев, введение: Mіgnе, PGr., t. 44, col. 64; русск. перев., ч. 1, стр. 1–2.