Жанель покачала головой.
— Нет, мы не сплетничаем, нам бы совесть не позволила. Мы говорим чистую правду! — Она ухмыльнулась так, что можно было увидеть щель между ее зубами.
Марта угрожающе подняла руку, но Жанель спряталась за Элизабет.
— Спасибо, мои щеки достаточно красные!
Марта отвернулась и быстро зашагала вперед, обогнав девушек.
— Мне кажется, что она с каждым днем брюзжит все больше, — сказала Жанель, вздохнув. — И чаще дает волю рукам.
Элизабет посмотрела на узкую спину Марты.
— Я знаю ее не так хорошо, как вы, но когда я ее вижу и слышу ругань, мне становится ее жаль.
— Что? — недоверчиво воскликнула Жанель. — Тебе ее жаль? Думаю, она тебе еще недостаточно пощечин надавала или мало прошлась своими когтями по волосам.
— Да нет же, мне кажется, что должна быть причина такого поведения.
— Может быть, все дело в том, что она неблагодарная сварливая шалава? — предположила Жанель.
Элизабет улыбнулась, хотя ей было грустно.
— Нет, что-то мучает ее, и она вымещает на нас свои страхи и боль. За минувшие дни она мало спала.
Жанель не стала спрашивать, откуда это Элизабет известно.
— Как и ты, — тихо добавила француженка. — Ты так и не прижилась у нас.
Элизабет вздохнула.
— Возможно, мне этого не хочется.
Тем временем Марта поравнялась с еврейским кладбищем и остановилась. Подбоченившись, она угрюмо взглянула на своих попутчиц.
— Вы сегодня дойдете? Мамочка сказала, чтобы мы не мешкали.
— Да, только нет причин торопиться, чтобы прийти раньше времени, — возразила Жанель.
— Такой чудесный летний день, — добавила Элизабет.
Однако ее слова тоже не вызвали улыбку на лице Марты. Это удавалось только готовым раскошелиться мужчинам.
Жанель демонстративно отвернулась от Марты, рассматривая строящуюся часовню Святой Марии слева от нее. Здесь планировался большой храм. Тем не менее церковь для жителей Вюрцбурга строилась пятьдесят лет, она должна была вывести тот греховный след, который здесь оставила синагога, — во всяком случае так однажды выразился совет. Сегодня здесь велись лишь незначительные работы, и окруженные строительными лесами стены и арки не привлекали внимания. Да, с тех пор как большие ворота были завершены и зодчие покинули Вюрцбург, строительство продвигалось очень медленно.
Жанель повернулась к наполовину разрушенным домам, расположенным по другую сторону. Порыв ветра принес зловоние от соединяющейся с рекой Кюрнах канавы, в которую выбрасывались отходы.
— Советник, которого я вчера обслуживала, сказал, что все старые еврейские дома должны быть снесены, так чтобы вокруг часовни Святой Марии образовалось свободное место. Многие евреи больше не живут в городе. Кроме того, епископ продал еврейское кладбище мяснику Венцелю и его супруге Агнес.
Элизабет посмотрела на нее.
— Что? Он просто взял и продал еврейское кладбище? Но зачем? Как он посмел!
Жанель пожала плечами.
— Говорят, епископ задолжал Венцелю девятьсот гульденов и таким образом расплатился. Он закладывает всевозможные деревни, мельницы, таможни, одним словом, все. Почему бы ему не отдать ненужное еврейское кладбище?
— Это неправильно, — не отступалась Элизабет.
— С ними всегда несправедливо поступали, — кивнула Жанель. — Всегда так было. Сначала правители обещали их защитить, а затем использовали по своему усмотрению.
Что-то зашевелилось в сознании Элизабет, в ней проснулась ярость. Она увидела себя, меряющей большими шагами залу. Ее руки энергично жестикулируют, растрепавшиеся волосы падают на лицо. И вдруг она видит его. Его силуэт выходит из тумана. На нем узкие шоссы[1] из шелка и широкая накидка, которая собрана по придворной моде в многочисленные складки на талии ремнем, украшенным золотом. Он поднимает руки и прижимает к ее разгоряченным щекам. Они прохладные, но вспомнить его лицо не удается. Зато она отчетливо слышит его голос.
— Моя маленькая вспыльчивая девочка. Ты ангел мести бедных, угнетенных и бесправных. В один прекрасный день тебя провозгласят святой и ты будешь сидеть на небе рядом с Богородицей.
— Не издевайся, — рассердилась Элизабет. — Это несправедливо!
— Возможно, — сказал молодой человек. — Но ты должна понять, что на земле не может быть подходящего для всех рая. Деньги были нужны для похода в Богемию. Император потребовал оружие, лошадей и повозки. Было бы справедливо снова повысить налог для бюргеров Вюрцбурга? Пошлину на вино? Обложить налогом рынки? Или каждый дом? Заложить еще больше деревень и замков и таким образом еще больше повысить для монастыря бремя расходов на выплату процентов? Что справедливо? Я не говорю, что он прозорливый и хороший правитель, но он избранный капитулом епископ и все должны подчиняться его решениям.
1
Длинные чулки, которые крепились к набрюшнику (нижнее белье). Позже вместе с гульфиком они превратились в штаны. (Здесь и далее примеч. ред.)Длинные чулки, которые крепились к набрюшнику (нижнее белье). Позже вместе с гульфиком они превратились в штаны. (Здесь и далее примеч. ред.)