Марко по-прежнему держался настороженно. Он слушал и пытался уловить в том, что говорил Вилем, объяснение причины его визита. Создалось впечатление, что тот явился исключительно ради дружеской беседы.
— Знаете, нас в доме было шестеро, — ударился вдруг в воспоминания Вилем. — Однажды, когда мы в постный день ели кукурузную кашу с грушевым взваром, сестренка примчалась домой голодная и схватила ложку, не вымытую после молока. Так потом ей пришлось исповедоваться даже в этом грехе. Карой за смертный грех был ад, за простой грех — только чистилище.
— Ну, теперь с этим не так строго, — напомнил Марко. — Церковь стала снисходительней, а бог милостивее к нам.
В глазах Вилема, казалось, сверкнуло удовлетворение.
— Гм, так вы прислуживали при богослужениях, — заметил Марко, вновь насторожившись. — А я и не знал…
— Ну как же! Да ведь такая религия, как наша, черт возьми, была придумана будто нарочно для одних только бедняков.
Марко отодвинул тарелку. Он выжидал.
— Что ж, теперь можно перейти к делу. — Вилем откашлялся. — А дело, значит, вот какое. Словом, оно касается старой развалины на площади. Трактористы, да и шоферы, которые возят нам товары в сельмаг и пиво для «Венка», стали жаловаться, что эта развалюха мешает им разворачиваться. Тут, мол, и до беды недолго. Вот я и подумал — надо нам обмозговать это и что-то решить.
— Вы имеете в виду крест на площади? — неуверенно осведомился Марко после минутной паузы. Но ему уже стало ясно, зачем пришел Вилем.
— Ага! Тем более что особенно он мешает теперь, зимой, когда снова начинают возить лес, а на дороге то и дело чертов гололед. — Вилем говорил с таким видом, словно и впрямь был этим весьма озабочен.
— А с каких пор стоит крест на площади? — мягко спросил Марко.
— Сколько я помню, он стоял там всегда. Когда я был еще мальчонкой, он уже и тогда… — Тут Вилем осекся, но сразу же поспешно закончил: — Но ведь раньше ездили только на лошадях и крест не мешал. Кругом — тихо, спокойно, прямо божья благодать! А сейчас, пан священник, всюду снуют тракторы, да и грузовики носятся как угорелые.
В комнате наступила тишина. Марко положил руки на стол и с такой силой сжал их, что кончики пальцев побелели. Он не припоминал, чтобы кто-то когда-либо высказал хоть слово недовольства по этому поводу. Что за этим кроется? В то же время он упрекнул себя: ведь если бы он раньше распорядился привести крест в порядок — покрасить его, оштукатурить и побелить постамент, — то Вилем вряд ли отважился бы явиться с таким предложением. Да, надо было больше радеть о святых местах и усерднее беречь их…
— Это — святое место, — сказал Марко. — Да к тому же еще исторический памятник. Крест стоит на площади самое меньшее сто пятьдесят лет. Церковной хроники я, к сожалению, не нашел. Мой предшественник, по всей вероятности, забрал ее с собой.
В голосе Марко прозвучало сожаление, но в то же время и осторожный отказ.
— Значит, надо подумать о том, что место это вовсе не подходящее для такой святыни, — не отступал Вилем. — Когда, скажем, проезжают грузовики, вся земля там трясется, пыль стоит столбом, а потом ложится на крест. Вечно там бензинная гарь. Повадились к кресту ходить-по нужде собаки, гуси. Да кабы только они. Вы же знаете, сколько народу сейчас толчется в «Венке»… Нет, неподходящее это для креста место — прямо напротив закусочной.
Марко сосредоточенно обдумывал слова Вилема — они звучали спокойно, свидетельствуя о внутренней убежденности и решимости. Впрочем, было известно, что Вилему этих качеств не занимать.
— Значит, вы хотите снести крест?! Убрать его с того места, где он был освящен?! — Марко отрицательно покачал головой.