В проем башни влетели голуби, но сразу же испуганно шарахнулись обратно.
— Кто, по-твоему, должен быть председателем комитета вместо Касицкого? — спросил Адам.
— Думаю, что Беда Сайлер, — ответил Вилем. — Он сейчас работает помощником кладовщика в районной заготовительной конторе, значит, он рабочий. В районе наверняка не будут против. Как мне кажется, такая кандидатура придется им по вкусу.
Адам бросил на Вилема восхищенный взгляд. Все сразу стало ясно. В пронизанном солнцем, насыщенном весенними запахами воздухе, медленно кружась, опускалось белое голубиное перышко. Адам следил за ним, пока оно не легло на землю.
Вдруг в послеполуденной тишине с противоположного конца площади донесся гул автомобильного мотора. Когда машина подъехала к комитету и остановилась около трактора Адама, из нее вышел доктор Фантазир из районной прокуратуры и направился к ним. Адам и Вилем с любопытством смотрели на него.
— Вот это гость! — воскликнул Вилем и весь как-то подтянулся. — Что хорошего вы привезли нам, пан доктор? Проходите! — Он распахнул перед гостем дверь комитета.
Адам продолжал стоять на прежнем месте. Он лениво потянулся и с минуту разглядывал новую серо-голубую «волгу»; у нее было слегка помято переднее крыло и треснула фара.
В дверях появился Вилем.
— Послушай, Адам, нужно, чтобы сюда немедленно явился Руда Доллар, — сказал он серьезно. — Поищи его, это важное дело. Скажи, что его ждет доктор Фантазир.
Руда Доллар был не кто иной, как винодел Руда Михалик. С ним приключилась одна из самых удивительных историй за все время существования Поречья. О нем говорили, ему перемывали косточки в Павловицах.
Вскоре после того, как окончилась очередная загульная пора молодого вина, Руда получил ошеломляющее известие: отец, которого он едва помнил и который с тех пор, как уехал в Америку, то есть ровно тридцать лет, ни разу не дал о себе знать, — оставил ему в наследство двенадцать тысяч долларов и небольшой домик в Штатах. Руда Доллар — с того дня он и получил это прозвище и никто уж его иначе не называл — по каким-то неизвестным причинам решил самолично отправиться за наследством. Однако некоторые обстоятельства, не менее примечательные, чем само это неожиданное наследство, стали препятствием на его пути. Дело в том, что соответствующие инстанции предложили ему свое посредничество, а Руда, этот нелюдимый тихий человек, который никогда и носа из Поречья не высовывал (к тому же было известно, что он вообще терпеть не мог куда-либо ездить), тот самый Руда, которого можно было увидеть только на винограднике с тяпкой или садовым ножом либо с баллоном распылителя, почему-то упорно от этого отказывался. Дело тянулось несколько месяцев, и многие уже были обеспокоены этим. Хотя у Руды была жена и две дочери на выданье, прошел слух, что он, видимо, просто хочет уехать из Поречья и бежать из республики. (Ну, на кой черт он стал бы тратить деньги на дорогу?)
И вот Руда стоял перед доктором, представлявшим для него самое важное звено государственной власти, решавшей его судьбу. Он был сам не свой. Его тонкий нос, перебитый в детстве в какой-то драке, побелел, растрепанные волосы упали на лоб, большие серые глаза лихорадочно блестели.
— Пан Михалик, — начал доктор, — ведь вы уже давно могли бы получить свои деньги. Могли бы на них приобрести… — Он сделал широкий жест. — Ну почему вы не дадите нам доверенность? В Штатах у нас есть великолепные адвокаты. Они сделают все возможное, потому что им платят лишь за дела, которые они выигрывают. Иначе они не получают ни доллара. В этом гарантия. — Он уставился на Руду.
— Я хочу увидеть могилу отца, — сказал Руда тихо и скромно.
Это был его неизменный ответ; так он отвечал на все вопросы соседей и должностных лиц.
— Сколько времени вы его не видели?
— Тридцать лет.
Отец тогда оставил их тут — Руду, его брата, сестру и мать — безо всяких средств. Брат Руды — Карел — погиб в войну, мать умерла. Сестра Мария помешалась и уже пять лет находилась в лечебнице. Таким образом, Руда был единственным наследником. Это пробуждало у односельчан, с одной стороны, зависть, с другой — внезапные проявления дружеских чувств, а то вдруг воскрешало неожиданные родственные связи, о которых прежде Руда и понятия не имел. Но он игнорировал и первое и второе.