Войта поднял глаза от кружки, ему почудилось, что у стойки раздался смех. И еще ему показалось, что вслед за этим кто-то громко произнес: «Ну и слабак же этот Войта Рачек!»
Он огляделся. Никто ничего не говорил, но кровь бросилась ему в голову. Он чувствовал, как она стучит в висках.
Войта выпил еще одну большую стопку рома и отправился домой.
Прошел по двору. Площадка возле нового дома была уже убрана и приведена в порядок, инструмент сложен у сарая. За домом, в саду, откуда только что выскользнул Смолак, спала в коляске Марта.
Он вошел в кухню. На плите варился обед. Аничка сидела за столом и перебирала для ужина горох, держа на коленях кастрюлю.
Войта огляделся.
Аничка улыбнулась ему. Сегодня опять был «ее день». Исполненная внутреннего удовлетворения и счастливого волнения, она всегда хорошела.
— Ты уже пришел? Обед будет готов через несколько минут, — сказала Аничка.
С чарующей невинностью она положила руки на стол; волосы ее были в беспорядке. Она еще не заметила, в каком настроении явился Войта. А у него участилось дыхание. Он мысленно представил себе, как эти руки минуту назад обнимали Смолака. Ярость его нарастала, и в то же время ему было невыразимо жаль себя.
— Ага. Ты же видишь, что я тут, — буркнул он.
Аничка насторожилась. Поглядела ему в лицо, чтобы знать, чего следует опасаться. Глаза у Войты были просто бешеные, но держался он неуверенно. Это несколько успокоило ее.
И прежде, еще до того, как она стала неверна Войте, Аничка вела себя осторожно, словно ступала по осколкам стекла. Она и тогда выжидающе наблюдала за ним, терзаемая страхом и угрызениями совести, хотя ничего особенного и не происходило. А потом Йожка словно околдовал ее. Аничку захватило, закружило, понесло. Иногда она пыталась размышлять над тем, что с ней творится, и не могла толком понять, почему так получилось. Ведь ее любовник вовсе не был ни красавцем, ни силачом. Но, видно, в нем было как раз то, что ей нужно. И, едва осознав это, она, как истинная женщина, стала принимать вещи такими, какие они есть. Она была необычайно изобретательна, и большей частью ей удавалось усыпить подозрительность Войты. Более того, она совершенно неожиданно нашла удачное и успокоительное логическое обоснование. Иногда она ловила себя на том, что беспричинно улыбается. «Вот удивительно, — думала она, — только теперь я поняла, что я — женщина. Наверное, потому, что узнала, что такое настоящий мужчина». До сих пор она и понятия об этом не имела. В ней жила смутная, но жадная потребность отдаться до конца, а с беднягой Войтой у нее ничего не получалось: он просто не был создан для этого. И все же она по-своему любила его; Марта и в самом деле была его дочерью. Аничка воспринимала его как отца или как брата. Поэтому иногда даже удивлялась, почему, собственно, Войта бранит ее и угрожает ей. Ведь если у нее хорошее настроение, это и для него лучше: в доме тогда радостно и покойно. Войта должен быть ей только благодарен за это. Иной раз она, бывало, даже нежно приласкает его, поцелует в губы. Порой, когда Войта оскорбит ее, когда он груб и неблагодарен или же, наоборот, когда ей очень хорошо, а то и просто когда ей случалось выпить вишневки, она забавлялась, представляя себе, что было бы, если бы Йожка пришел с букетом и попросил у Войты ее руки. Бедняжка Войта! В такие минуты Аничка обычно тихонько подкрадывалась к нему, гладила, обнимала его, была к нему особенно ласкова и внимательна. Так она избавлялась от угрызений совести, которые временами все же мучили ее.
— У тебя опять был этот кобель? — спросил Войта. — Этот надушенный кобель? — Смолак всегда носил белые, хорошо отутюженные рубашки, и поэтому Войта в последнее время — вообще-то чистоплотный и аккуратный — злился, когда Аничка давала ему свежевыстиранную рубашку. Ему хотелось теперь ходить грязным и оборванным. — Хватит с меня! — закричал он. — Или ты прекратишь свои шашни, или я тебя выгоню. Но запомни, развод будет по твоей вине!
Аничка на момент застыла, удивленно глядя на него. Потом провела кончиком языка по пересохшим вдруг губам и тихо ответила.
— Как хочешь… — Она вздохнула, словно с сожалением. — Но дети и полдома мои.