Немного спустя Луцка увидела, что из калитки дома напротив вышла Милка. Та непременно появлялась на площади, как только Густа занимал свой наблюдательный пункт, и заводила с ним разговор.
Густа тоже заметил Милку.
В ту же минуту звякнул колокольчик, и из двери магазина вышла Луцка.
— Ну как, приехали уже? — спросила она.
— Еще нет, — ответил Густа. — Странно что-то, правда? Но наверное, приедут, все так готовились…
Он широко улыбнулся. И она ответила ему улыбкой.
У Луцки был тонкий прямой нос, широко расставленные глаза и выдававшиеся скулы. Но это вовсе не делало ее непривлекательной. В глазах Луцки словно бы отражался необыкновенный цвет ее волос — они отливали медью и так же сверкали. Но самым приметным в Луцке была ее складная крепкая фигурка. Поэтому Густу нисколько не трогало, когда злые языки из зависти называли ее «медяшкой».
— Луцка! — раздался из магазина голос пани Сайлеровой.
— Сейчас! — бросила Луцка. — Иду, иду!
Но она стояла до тех пор, пока Милка не вошла к себе в дом.
— Когда вы сегодня закрываете? — спросил Густа.
— На полчаса раньше. Из-за собрания, — сказала Луцка и снова улыбнулась.
Он смотрел, как она, плавно покачиваясь на длинных ногах, направилась к магазину. «До чего же хороша!» — думал он.
Колокольчик снова звякнул, и Густа с досадой побрел дальше.
Уже надвигались сумерки, и солнце освещало только узкую полоску площади, когда на шоссе возле «Венка» раздался автомобильный гудок. Показалась серо-зеленая «татра-603».
Среди встречающих началась суматоха. Густа услышал, как оживившийся Вилем крикнул:
— Ну, вот и он… Наконец-то приехал!
Большой зал «Венка», войти в который можно было только через пивную, оживал, когда устраивались танцевальные вечера, балы и маскарады на масленицу, в дни храмовых праздников и других торжеств. Был он не таким уж большим, но сейчас благодаря стараниям Альбина как бы раздвинулся. Стены его были празднично украшены рисунками и вышивками пореченских школьников, большими фотографиями, отражающими успехи кооператоров. Тут можно было увидеть и коровник, и птицеферму, и виноградник, корзины, полные винограда, горы капустных кочанов, ящики помидоров и цветной капусты. Одна стена была отведена для фотографий, запечатлевших славный и памятный день, когда поречане общими усилиями перенесли крест, расчистили площадь и разбили новый сквер. Некоторые фотографии были окантованы красной гофрированной бумагой. Их соединяли друг с другом флажки и предвыборные призывы. Стены зала, казалось, пылали от ярких красок.
Вилем был доволен. Все шло как по маслу. Зал наполнился до отказа. У двери пивной началась толчея. Пришли даже несколько человек из Гаваи. Но цыгане из врожденной осторожности не смешались с толпой поречан, а держались стайкой чуть в стороне.
Впереди всех выстроился детский хор. Его выступление включили в программу главным образом для того, чтобы пришли и те, кто обычно не проявлял интереса к собраниям.
Люди сидели тихо и держались как-то смущенно. Все взгляды были обращены к депутату. Его звали Петер Лукачик, он был областным школьным инспектором.
Вилем тоже не спускал глаз с депутата, изучая выражение его лица. Он увидел на нем прежде всего печать спокойствия и самодисциплины, но в то же время явную усталость. Такое лицо могло быть только у хорошего человека. На Вилема, как и на остальных, произвело также впечатление, что депутат не захотел, чтобы его сопровождал секретарь или кто-нибудь из партийных работников. Он пожелал встретиться со своими избирателями один. Тем большими были ответственность и хлопоты, ложившиеся на плечи Вилема: ему пришлось поручиться в Павловицах, что во всем будет полный порядок. От сознания ответственности голова у него разламывалась, он все время был в напряжении.
Первая смена в настроении поречан произошла, когда Касицкий представил им гостя и от их имени приветствовал его. Затем он с сожалением отметил, что кандидат в депутаты областного национального комитета приехать не смогла.
— Я думаю, — сказал он, — что вы извините нашего кандидата. Она не смогла приехать, потому что… Короче говоря, в воскресенье… в общем, у них храмовой праздник. И вы можете себе представить… сколько по такому случаю у женщины дел…
Наступила гробовая тишина.
Вилем оцепенел. Проклятье! Что это Касицкого дернуло болтать такой вздор? Неужели он не мог придумать ничего посерьезнее? Вилем был возмущен и расстроен: что подумают люди! И не видел, не мог представить себе, кто и как сумел бы сейчас сгладить создавшееся неприятное впечатление.