Вилем направился к себе в канцелярию. Шел посередине площади: возле домов грелись на солнышке односельчане. На том месте, где, пробиваясь сквозь слой привезенного сюда песка, буйно росли травы и ромашки, он встретил лесника. Тот слонялся по площади, стараясь держаться поближе к дому Рачековых. В другое время Смолак охотно поболтал бы с Вилемом, но сегодня только кивнул ему, с опаской оглядевшись по сторонам.
С отвратительным ощущением, как побитая собака добрел Вилем до канцелярии. К головной боли прибавилась боль в желудке. Обводя страдальческим взглядом комнату, он увидел на полке бутылку пива и почувствовал отвращение к выпивке. Такое случалось с ним редко и только после сильного загула. Он убрал бутылку в шкаф, чтобы она не мозолила глаза, и обвязал голову мокрым полотенцем.
Теперь уже не было никаких сомнений: они потерпели поражение. И в своих собственных глазах он выглядел сейчас святым великомучеником Вилемом — покровителем осужденных на смерть.
Почему он такой невезучий? Вечно его преследовали неудачи, хотя поначалу все иной раз складывалось наилучшим образом. Планы его были превосходны. Казалось, перед ним открывается весь мир. Но затем каждый раз происходило что-то неожиданное, и все рушилось. Жизнь становилась мерзкой, отвратительной. Вилему вспоминалось сейчас все самое печальное, горькое, с чем ему довелось столкнуться.
«Что бы я ни делал, как бы ни старался, а под конец все шло насмарку, — думал он. — Проклятие, почему-то всегда мне все выходит боком! Как тогда, с тем летним навесом!»
Восемь лет назад поречане были против кооператива. Вилем сплотил тогда первых смельчаков, сторонников нового, чтобы покончить с бедностью, со старыми устоями и открыть селу путь к расцвету. Большинство поречан видело в кооперативе прежде всего сомнительную, рискованную и даже оскорбительную затею. Осуждением и злорадными насмешками встречали они каждый шаг смельчаков.
Вилему и его единомышленникам приходилось туго — все у них шло вкривь и вкось. Даже среди сторонников находились такие, которые в душе осуждали бессмысленную, по их мнению, попытку основать кооператив, но вступили в него, опасаясь каких-либо санкций. Настроение падало, и кооператив едва держался на ногах.
Однажды под вечер Эда пас — тогда совсем еще небольшое — кооперативное стадо в Кругах. На этом пастбище с давних пор был загон с навесом для скота. Навес был уже старый, прогнивший, стропила местами обрушились, и в дождь скотина все равно мокла под ним.
Эда и Вилем сидели у костра и поджаривали на огне кусочки сала, когда около них вдруг остановилась машина секретаря райкома. Секретарь решил сократить путь, и машина свернула с шоссе на узкий проселок, который пересекал пастбище. В сухую погоду так быстрее можно было попасть в Горную Рыбницу.
Они разговорились. Нежданный гость оглядел коров, укрывшихся под навесом. Неухоженные, грязные, они лежали в навозной жиже. Секретарь возмутился. Так вести хозяйство! Это же просто издевательство!
— Да разве ваши коровы будут давать молоко? Ведь это же самый настоящий свинарник! Неужели нельзя навести порядок, построить новый навес?
Эда, который с детства был не в ладах с чистотой, виновато молчал.
— Работы невпроворот, — объяснил Вилем устало. — А работников — раз-два и обчелся. В селе нас не больно-то жалуют.
— Знаю, — вздохнув, сказал секретарь. — И все же надо решительно взяться за дело. Постройте новый навес, а корма у вас достаточно. — Он обвел взглядом пастбище. — Да и лес под боком.
Вилем пригласил его к костру. Предложил отведать поджаренного на прутиках сала. Секретарь сперва отказывался, но потом все же присел на камень, который принес ему Эда. Дальнейший разговор проходил уже в более спокойных тонах. Воздух так и благоухал ароматом трав и цветов.
— К такому сальцу хорошо бы стаканчик вина, — сказал Вилем.
— Что ж, можно сбегать, — предложил Эда, многозначительно посмотрев на запыленную «волгу».