Эда, так же как и Вилем, всегда знал, чего хотел, но был чересчур упрямым. Он упорно отказывался мириться с действительностью, если она не отвечала его представлениям, приспосабливаться он не мог и не умел. Он никогда не признавал поражения. И чем труднее были обстоятельства, тем воинственнее и настойчивее он становился. Потому-то так тяжело Эда переживал теперь бездействие. Для него и сейчас речь шла прежде всего о важном святом Деле. Ему представлялось, что они сейчас похожи на человека, которого во время драки пырнули ножом, а он сидит и смотрит, как льется кровь, и не делает ничего, чтобы ее остановить. Это было невыносимо.
Перекинувшись несколькими словами с Кужелой, Эда выпил четвертую стопку рома и вышел еще более раздраженный. На площади возле «Венка» он натолкнулся на Людвика Купеца. Завязалась перебранка, короткая, но острая. Эда назвал Купеца «старой крысой».
До последних дней они хорошо относились друг к другу. Людвик с давних пор принадлежал к самым верным друзьям Вилема. Сколько невзгод пережили они вместе! Эда не забыл, что этой зимой, участвуя в совместной акции, Людвик действовал особенно энергично. Тем тяжелее переживал он его измену.
— Чего пристаешь? — спросил Людвик.
Его обветренное лицо побагровело. На всякий случай он отбросил недокуренную сигарету.
Кужела, выйдя из закусочной, наблюдал за ними.
— Ты крыса… изменник, — произнес Эда с таким презрением, на какое только был способен. Да вдобавок еще и плюнул.
— Иди ты… — отпарировал Людвик, пока он еще держал себя в руках.
Эда обрадовался, он был почти благодарен Людвику: ведь тот дал ему повод для драки. И если дело до нее не дошло, то только благодаря Густе, который неожиданно появился перед «Венком». Заметив опасность, он вмешался в ссору недавних друзей, и кое-как ему удалось успокоить обоих. Разочарованный, Эда подтянул пояс и собирался уже уйти, как ситуация неожиданно вновь обострилась.
Подошел автобус. Вышедшие из него люди (среди них был и Беда Сайлер) каким-то чутьем уловили, что происходит. В адрес Эды раздались насмешки, и тучи вновь сгустились.
Новой опасности Густа не заметил, потому что взгляд его был прикован к Луцке, которая тоже вернулась из города.
У нее было чудесное настроение. После зубного врача она зашла к парикмахеру. Волосы, уложенные пышными волнами, так и сверкали над ее лбом. Красно-черный свитерок плотно облегал фигуру. Губы были слегка подкрашены розовой помадой. Она остановилась, увидев Густу, кивнула ему.
— Привет, Густа!
Вот тут-то и раздался первый удар. Эда, застрявший, как в сетях, в толпе приехавших из города, услышав насмешки, затрясся от ярости. Когда же он увидел Беду Сайлера, который поспешно, опустив голову, с видом побежденного, выходил из вражеского окружения, он почувствовал, что все это имеет важное значение не только лично для него, но и для общества. С воплем «Ах ты, крыса проклятая!» Эда накинулся на Людвика.
Густа на секунду опешил. Он видел, как Эда двинул Купеца кулаком по лицу. Тот закачался, но, как мужик крепкий, умеющий постоять за себя, вернул удар. Поднялся галдеж.
Густа кинулся к дерущимся. Один случайный удар почти сбил его с ног, но он применил несколько приемов дзюдо и развел драчунов. Луцка восторженно следила за ним. А Густа, зная, что за ним наблюдают, демонстрировал высокий класс; он был почти счастлив, что ему представилась возможность показать себя.
Однако, несмотря на его вмешательство, возникла угроза, что в драку вступят и другие. Воспрепятствовали этому уже Михал с Вилемом, вклинившиеся в толпу.
Все же потребовалось еще какое-то время, прежде чем Эда и Людвик утихомирились и всеобщее возбуждение ослабло. С непостижимой быстротой по площади разнеслось, что Михал и Вилем договорились между собой, что приусадебных участков урезать никто не будет и что не следует вычеркивать в бюллетенях ни Касицкого, ни Беду Сайлера, ни Вилема, ни Керекеша. Короче говоря, все останется по-прежнему, и драка, выходит, была просто недоразумением. Взбудораженная толпа понемногу стала успокаиваться. А вскоре успокоилось и все село.