Все повскакали с мест.
Вдали точно вся громадная гора эта разом вздохнула своей каменной грудью… Один звук, поглотивший все остальные… Оглушило им…
Громадная струя воздуха с силой пронеслась по штольням, затушив почти все лампочки. Где-то послышались отчаянные крики. Крики росли и росли, слились в один полный ужаса призыв… Спешно рабочие зажигали огоньки и бросались туда – на эту отчаянную мольбу. Луч сознания мелькнул в глазах старика, – и он на своих слабых ногах двинулся туда же.
Неподвижно стояла безмолвная толпа перед выходом из штольни.
Издали, из боковых жил сбегались сюда десятки новых лиц… Огоньки их мелькали все ближе и ближе.
– Что это… Господи!.. – шептали обезумевшие рудокопы, глядя туда, где еще недавно поднимался кверху сквозной колодец шахты.
Свод штольни здесь был выбит в цельной скале и только потому выдержал и устоял под могучим напором обмякших и сдвинувшихся с места горных пород. Вытесненная ими вода, подступая к ногам рабочих, разлилась дальше. В ней отсвечивались тусклые лампочки, широкой полосой ложилось пламя высокого поднятого вверх штейгером смоляного факела, дым от которого клубился в высоте над черным сводом.
– Пропали… Пропали головушки наши! – зарыдал кто-то.
Старик протискался вперед. Ни ему, ни другим некогда было обращать внимания на то, что вода уже подступила к щиколоткам. Прямо перед толпой лежала и с каждым мигом все больше и больше расползалась какая-то безобразная масса, в которой смешивались и камни рухнувшей шахты, и бревна лестницы, и мякоть прорытой ручьями горной породы… Вон бадья в ней опрокинута – ее сорвало с толстой цепи и снесло вниз…
Штейгер поднес факел ближе к какой-то круглой массе. Яркое пламя выхватило из мрака едва-едва выдававшуюся в черной земле голову рабочего с неестественно широко раскрывшимися глазами, окостенелый взгляд которых был устремлен прямо на огонь. Страшно было видеть эти вовсе не моргавшие ресницы, эти оскаленные белые зубы, эту рассеченную чем-то губу и глубокую рану в виске, сквозь которую проступил мозг, смешанный с кровью. Еще ниже, далеко ниже голов, из земли торчала чья-то неподвижная рука: пальцы были раскрыты, кисть отогнулась… А вот ноги засыпанных землей рабочих… И точно также ни один не шевельнется.
До сих пор толпа не видела их, но когда штейгер осветил своим факелом эту картину разрушения, людей точно отбросило назад.
Штейгер оглянулся на них; бледные лица, полные ужаса, выступили перед ним из мрака. Люди отступали от факела, точно и он был страшен в эту минуту… Один только, держась рукой за стены, издали наклонился вперед и рассматривает, не отступая, выдвинувшуюся из-под земли мертвую голову. Что он хочет разглядеть в ней? Ясно только одно, что у него не было сил отвести от нее своего испуганного взгляда. Другой подобрался, протянул вперед кайло, дотронулся до чего-то и назад поскорее отнял руку.
– Хлеб-от! Хлеб! – бессмысленно повторяет он.
Штейгер смотрит по указываемому им направлению… Там из-под земли вытянулась другая рука. В ней кусок хлеба, посыпанного крупной солью. Рука конвульсивно сжала хлеб и не выпускает. Кому принадлежит эта рука, тот весь засыпан землей, – только она осталась на виду, протянутая вперед.
Сзади набегали новые рабочие. Каждый продвигался вперед и, увидев обвалившуюся шахту, молча, с перекошенным лицом, отступал назад. Один даже ладонью глаза заслонил, чтобы не видеть этого ужаса. Несколько рудокопов прислонились к стене лицом и стоят так, словно силы у них нет отодвинуть назад головы. Вот молодой парень, весь бледный, схватился руками за другого да и закаменел, а тот, другой, бессмысленно, безумно чертит что-то пальцем по влажной стене черной скалы.
– Живых нет ли? – словно про себя шепчет штейгер и, точно в ответ на это, неизвестно чей, только из-под обвала доносится болезненно замирающий стон. Штейгер подошел ближе, – стон не повторился более.
– Ребята, рыть надо!.. Эй, Орефьев, Смирнов… Что вы, очнитесь, братцы… Это еще хуже так-то… Рой! – и он, схватив одного за руку, подвел его к массе обвала, и сам вместе с ним принялся; но не успели они еще коснуться земли, как новый глухой шорох послышался сверху и, выпертая новой массой обвалившейся земли, нижняя двинулась вязкой слякотью в штольни. Едва успел отскочить назад штейгер…
Теперь ему всего этого было совершенно достаточно, чтобы оценить несчастье.
Очевидно, вход завалило глубоко. Сверху – не могли им подать помощи.
Дышать можно было. Даже воздух с большей, чем прежде силой струился по штольне. Очевидно, что сообщение с поверхностью земли еще не было прервано.