– Весело! – говорил отец Георгий.
– Весело, – соглашалась матушка.
– Что-то мы сделаем с тобою? А?
– Что-нибудь сделаем!..
– С тобою, конечно, сделаем! – и отец Георгий особенно громко и весело стучал по полу, и звук шел – далекий и звонкий – по всем комнатам…
…Они выехали из дома, когда на кафедральном соборе часы прозвонили три четверти одиннадцатого. Было темно: на небе стояли весенние облачка и набрасывали на землю совсем черные тени. Кропил маленький дождь и было свежо в воздухе.
Вокзал сверкнул пред ними длинным рядом огней. Запахло нефтью и гарью. Где-то на путях сталкивались вагоны и отрывисто свистел паровоз…
– Скоро поезд придет? – справился отец Георгий у носильщика, забиравшего его вещи.
– Так точно: подходит! – ответил тот.
В вокзале было мало народа. Все, как это обычно бывает, были словно одеты одною одеждою путешествующих, под которой нельзя разобрать: кто, куда, зачем едет? Близкий приход поезда обнаруживался сильно: мелькали носильщики с вещами в руках, пассажиры беспокойно смотрели в окно – в глубокую темноту, готовые выбежать туда при всяком известии о приходе поезда…
А поезд – товарно-пассажирский – подошел к вокзалу тихо, и только яркие передовые огни его резко прорезали ночную темноту за окном. Двери на платформу быстро отворились, и пассажиры, толкаясь и крича, начали протискиваться к поезду.
Отец Георгий с женой заняли в последнем вагоне небольшую лавочку. Здесь, как и в вокзале, было мало пассажиров: рядом, на двух смежных лавочках, спали двое мужчин, закрывшихся с головою одеялами, в углу сидела женщина с ребенком. Около лавочки, занятой отцом Георгием, было открыто окно. Огонь от фонаря проникал наружу, но там темнота поглощала его и была оттого особенно черная…
Поезд скоро тронулся. Мимо окна проплыли вокзальные огни и на мгновенье залили собою внутренность вагона. Потом нахлынула тьма, побежали стучащие однообразные звуки из-под колес, и заколебался – неярко и неровно – золотистый огонек вагонного фонаря. Дождь пошел наискось и начал попадать в окно.
– Ниночка, хочешь спать? – спросил отец Георгий.
– Нет, я посижу!..
Она придвинулась к окну и, облокотившись, стала смотреть в темноту.
– Хорошо теперь в поле! Мы приедем на хутор на другой день Благовещенья. Самая весна начнется… В городе я уж и забыла, какая весна бывает…
– Да, по весне приедем, Ниночка! Только что-то будет: и хорошо, и жутко!..
– Оставь! Все будет по-хорошему!..
– Прежде вот читали мы про идеальных пастырей. Как то теперь придется выполнить те идеалы в действительности!..
– Выполним, Гора!
– С тобою – пожалуй выполним! – согласился отец Георгий и замолчал…
Всякий раз, как отец Георгий обращался назад – к своему прошлому, он обыкновенно видел себя там с пытливым задумчивым лицом. Эта задумчивость появилась в нем давно. Когда-то, еще в семинарии, он гостил в имении своей тетки. Имение было степное: барский дом стоял у самого начала полевого раздолья, а сзади него ютились белые хаты хутора. На противоположной стороне за хатами, между бледными поникшими вербами, подымалась небольшая церковь. Однажды вечером сидел он у окна и смотрел вдаль, как таял пышный летний день, и одевала мир тенями короткая белесоватая ночь. Степные дали уже слились, и от них несло прохладой и травой. В это время приехал из дома работник и привез печальную весть, что барыня, мать Георгия, умерла. При этом известии он остался в том же положении, у окна: только подернулось пред ним густым туманом вечернее поле, и погасли вдруг далекие чистые звезды… Он как-то мгновенно ушел в себя. В молодой голове поднялись один за другим вопросы… Они вставали, как преграда, там, где прежде было ровно, и затрудняли мысль, и она проходила сквозь них – робкая, спотыкающаяся, страдающая…
Долго стояли в душе его эти вопросы. И было лицо его постоянно пытливое и задумчивое…
И этот порыв к разрешению вставших в душе его вопросов стер – незаметно и начисто – все явления жизни, свершавшиеся около него.
И все, проходившее мимо него и задевавшее его, бессознательно складывалось в его душе – и он рос, как дикая яблонька у склона горы – под жаром вечерних и утренних зорь, под зноем летнего дня, под дальние громы и тихие дожди. И как в мелкой кудрявой листве яблоньки оседали таинственно и просто – дальние громы, тихие дожди, ясные зори, – так и в нем складывались незаметно случайные встречи, долгие думы, неясные порывы… Он рос, и с каждым мгновением все более и более у него было силы, и эта сила стояла уже недалеко от жизни, надвинувшись на нее, как горный могучий поток – над долиною…