Поезд подошел к станции, на которой нужно было вставать Кожиным, на рассвете. Только что вышли они на платформу, как к ним подошли два старика-крестьянина.
– Вы не новый батюшка на Лебяжий хутор? – спросили они.
– Да, на Лебяжий хутор.
– Так за вами, значит, подводы тут есть… Две… От общества. Вот вы как уберетесь и, значит, садитесь…
– Спасибо, спасибо… Как же вас звать?
– Меня Иваном Северьяновым Кузнецовым, а его Никитой Васильевым Парамоновым. Крестьяне мы. На Лебяжьем хуторе проживаем…
– Ну, Иван Северьяныч, так-то: попьем мы чайку да и тронемся!
– Хорошо, батюшка! Пейте и поедем!
После чая Кожины пошли смотреть присланные за ними подводы. Это были обыкновенные хуторские повозки, наполненные глубоко сеном и покрытые сверху рогожками.
– Нина, – смотри, как хорошо!
– Отлично, Гора… Давно уж я на сене не ездила… А когда жила на мельнице, то приходилось часто…
– За сеном ездить? – улыбнулся отец Георгий.
– Да. Залезешь на самый верх арбы и едешь. Вся в сене… И заснешь, бывало…
– Ну, Ниночка, – давай укладываться. Иван Северьяныч! Пожалуйста, помогите нам вещи уложить!
– Сейчас, батюшка, сейчас!.. Где ваши вещи будут?
– А пойдемте вместе, и я захвачу что-нибудь.
– Пойдем, Васильич! – пригласил Северьяныч своего товарища.
Вещи были уложены на одной подводе, на другую сели батюшка и матушка.
– Ну, трогай, Северьяныч!
– Пошли-и-и! С Господо-ом! Но! поганые!
И повозки тихо покатились по мягкой высыхающей земле…
– Из города, слышно, едете? – спросил, проехав станционный поселок, Иван Северьяныч.
– Из города, Северьяныч!
– Почему ж, значит, из города? Сами, что ли, не пожелали, или уж так нужно было?
– Сам. Надоел город…
– Надоел? Это бывает. К нам на лето паны приезжают, на дачах живут. Говорят: и не приведи Господи летом в городе быть! А зимой, будто, хорошо. И на зиму уезжают опять в город…
– А вот мы к вам навсегда едем: и на лето, и на зиму!
– Да, такое, конечно, дело… А все ж, я думаю – в городе лучше?
– Не знаю, Северьяныч. Мне лучше на хуторе…
– Так… Нно, милые, нно!.. Ишь подлая: супо-статничает! – и Северьяныч привстал и ожесточенно начал хлестать маленькую, постоянно перебирающую ушами пристяжную.
– А вот допрежь вас был священник, так все говорил, – хочу в город! Хоть умереть, да в гордое. Смерть, говорит, и скука тут. И достиг своего желания: поехал в город лечиться и – умер там.
– А хороший был у вас тот батюшка?
– …Да как вам сказать, – замялся Северьяныч. – Ничево, можно сказать. Выпивал только. А то бы добрый был. Даже многим помогал…
– Долго он у вас был?
– Да долго. Приехал молодой, а помер стариком: уж совсем седой был.
– Что ж, вспоминают у вас о нем теперь?
– Вспоминают! У нас нету другого священника, ну и крестить кому надо или хоронить – на другой хутор езжай! Очень даже часто вспоминали его…
– Нет, а так – что вот, мол, был у нас добрый батюшка. Всегда желал миру добра. Жил для мира!..
Северьяныч беспокойно заерзал на своем сиденьи.
– Оно, конечно, говорят… – краснел почему-то он… – Но!.. Нно!.. поганка, опять супостатит, – и снова кнут ожесточенно и внимательно стегал маленькую пристяжную…
– Нина, тебе хорошо сидеть?
– Прекрасно…
– Ты слышала?
– Да, слышала.
– Жутко мне!
– Ну что ты, Гора! Успокойся! Бог даст, все будет у нас хорошо, – и она отыскала руку отца Георгия и пожала ее… Отец Георгий взял в свои руки маленькую белую ручку жены и поцеловал ее…
– Северьяныч! А как звали покойного батюшку?
– Отец Никита был.
– А что, у отца Никиты была матушка?
– Нет, померла она у него… В давних годах померла. Один он был… Во всем доме, значит, один… Работник во хлигеле на дворе жил…
– Бедный! – промолвила матушка.
– Да уж какой бедный! Наш брат, скажем, на миру живет, все у него есть хотя какое-нибудь развлечение. А он – в духовном сане и – один. Бывало пьяненький сидит на скамеечке в садике и плачет: ушла от меня Надя! Остался я… Сильно тосковал он по покойнице!
Дорога – мягкая, почти песчаная – терялась вдали. Отец Георгий молчал, погруженный в свои думы.
Матушка смотрела в сторону от дороги, и было лицо ее ясное и тихое, как день. Северьяныч погонял лошадей и тянул какую-то длинную монотонную песню…
– А вам, батюшка, встреча будет, – вдруг обернулся он к своим седокам, – мужики выйдут с хлебом-солью. Наказывали, чтоб не передавать, значит, вам до сроку, да мне сдается лучше передать. Все какое приготовление может у вас будет…