Они не знали, что пережил отец Георгий за это время – от встречи до церкви. Только он один, страдая, понимал, да чутким женским сердцем чувствовала его жена, что он настраивается на иной новый лад. Что-то перестраивалось в нем из того, что не было еще перестроено, и новые струны натягивались у него в душе одна за другою и крепли. И уже чудилась на них иная песнь – песнь любви и подвига, когда придет пора и ударит по ним ожесточенно и звонко…
Домик, в котором поселился новый батюшка, был общеизвестный. Он стоял на маленькой площади – около церкви и весь зарос деревьями. Место было низменное, и вода находилась недалеко: во дворе батюшкина домика зеленело болотце и росли камыши. Кругом нависли седые мохнатые ветлы. Но народ говорил, что почва на маленькой площади была «ржавая». И, действительно, в батюшкином дворе не было старых деревьев: как только подрастало дерево и начинало своими ветвями выглядывать за двор – на маленькую площадь, с ним вдруг начиналась перемена, – он желтело и сохло, бледные листья свертывались в трубочку, и скоро все дерево стояло твердое и сухое, как труп.
Комнаты в доме были высокие и большие. От наклонившихся к окнам ветвей в них всегда стояли узорчатые тени. Матушка – опытною, умелою рукою – быстро разместила по длинным высоким комнатам привезенную мебель. И уже на другой день после приезда отец Георгий сидел с женой почти в той же милой и уютной обстановке, которую они оставили далеко-далеко, в городе…
Матушка заметила, что в характере отца Георгия за это время произошла перемена; он сделался замкнутее. Уже не слышно было от него речей о жуткости. И она радовалась этому…
Пока в жизни крестьян с приездом отца Георгия не произошло ничего нового. Крестьяне говорили, что новый батюшка – добрый. И как неопровержимое доказательство доброты его приводили рассказы о том, как он приглашал мужиков к себе в кабинет, расспрашивал их о жизни хутора и – угощал чаем. При этом обыкновенно присутствовала матушка: она брала у крестьянина пустой стакан и наливала чаю, и, положив в него сахару, сама размешивала его. И была она при этом такая простая и добрая, как ангел. Некоторые, уходя от батюшки, дорогой умилялись до слез этою добротою и этою внимательностью. И придя в свои низкие белые хатки, рассказывали, что батюшка – добрый, а матушка – сущий ангел во плоти…
А на дворе стояли светлые весенние дни. Они спускались на землю рано утром, и, полные света и ласки, сгоняли легкую изморозь, насевшую ночью на крышах, и грели холодную землю, глубоко простывшую от морозов. Земля мякла и теплела, и тихо пробивались сквозь нее зеленые молодые ростки… А дни приходили все ярче и теплее и все дольше оставались на земле. Как в чудесной сказке, вырастали ночами в степи белые пышные цветы, одевались зеленою одеждою вербы и сильно набухали почки на вишнях.
Шла шестая неделя Великого поста. Утром и вечером по хутору стояли длинные печальные звоны… Было много говеющих: в Великом посту на хуторе не было священника, и никто из крестьян не говел.
Отец Георгий служил «по старинному»: рано утром начинал службу, вычитывал все длинные кафизмы и сам читал канон. В среду и пятницу он говорил слово – о Боге, Бесконечной Любви. Он видел, что крестьяне знают Бога, внимательного к человеческим грехам и чуткого ко всякой жертве – трудовой копейкой или тоненькой желтой свечкой, но не знают Бога, воплощение чистой и святой любви, пришедшего когда-то на бедную маленькую землю пострадать за людей.
Он говорил о Боге-Любви, и в церкви было тихо. Крестьяне слушали слова доброго батюшки, и от них им было хорошо. Кроткими, простодушными очами они поднимались вверх – к самому Престолу Великого Бога и наивно и доверчиво, как дети, смотрели на Него. И оттого радость спускалась в их непривыкшее к ласке сердце, и стояли они – растроганные и умиленные…
Батюшка скоро узнал всех своих прихожан. Они были все похожи один на другого. В кабинете ли за чаем, или при выходе из церкви, или в случайных встречах на кривых улицах хутора, всегда пред ним стоял один и тот же человек: измученный заботою о куске хлеба, никогда не мечтавший подняться вверх и окинуть единым оком все окружающее, приходящий смиренно в церковь, как в дом Бога, о Котором он слышал всю свою жизнь и Которого никогда не представлял себе сознательно и ясно.
Только один необычный прихожанин оказался у отца Георгия.
На той же площади, где был домик отца Георгия, на противоположной стороне ее, стоял старый большой дом. По виду он напоминал городские строения: был крыт железом, обнесен высоким фигурчатым забором и выходил на улицу широкой стеклянной верандой. Около него никогда не было видно движения, только ночью, в крайнем окне, мелькал свет, прикрытый зеленым абажуром. Крестьяне говорили, что в доме живет «профессор»… Говорили, что он давно приехал откуда-то издалека, купил у общества место и выстроил дом. Он был странный: никогда не говорил с крестьянами и как будто даже избегал их. Иногда его видели уходящим с ружьем и собакой в степь. Иногда он стоял на своей веранде, прислонившись лбом к стеклу, и обычно был бледный. У него не было прислуги: за провизией он сам ездил на станцию, а в его отсутствие дом сторожила огромная желтая цепная собака.