Около отца Георгия образовался кружок из крестьян и татар.
– Твой батюшка будет? – спрашивал молодой с крепкой квадратной головой татарин.
– Наш, наш!..
– Добрый батюшка! – убежденно заявил он.
Вдруг толпа раздвинулась и сквозь нее быстро прошел «профессор». Он был взволнован.
– Нет ли ожогов, отец Георгий?.. На лице есть… Да… Но глаза не тронуты… Хорошо… Нет ли ушибов? Нет… Хорошо… – бормотал он, склонившись над отцом Георгием. – Батюшка, пожалуйста, благословите меня! – вдруг добавил он шепотом…
Бледный батюшка поднял глаза и увидел склонившегося над ним «профессора». И широко знаменуя крестом, он вложил свою обожженную руку в маленькие аристократические руки «профессора». Тот поцеловал.
– Спасыбо тебе, добрый батюшка! – кланяясь в землю, благодарил несчастный татарин-погорелец, отец Абдулки. – Умирать буду, помнить буду! – И он тоже поцеловал обожженную священническую руку…
Отец Георгий с трудом встал и тут только увидел, что крестьяне стоят вокруг какие-то странные. Некоторые, глядя на него, плакали… А когда к нему подъехала маленькая плантаторская таратайка, запряженная в крупную татарскую лошадь, они выпрягли лошадь и сами повезли таратайку и бледного обожженного батюшку. Никто при этом ничего не говорил: каждый был полон глубокого умиления и преклонения.
На другой день выпало чудное утро. Маленькая хуторская церковь стояла вся залитая солнечным светом. Воздух был чист и прозрачен, и далекое синее небо особенно ширило воздушный простор… Казалось, около маленькой церкви стояло само утро – светлое, тихое, счастливое… Знаете ли вы, порою, в летние тихие утра, эту высоту у церкви, уходящую далеко в синее прозрачное небо, этот нестерпимый блеск – по белым стенам и зеленым крышам, эти замерзшие в неподвижности деревья ограды – в пышной листве и легком голубоватом зное, эту особенную прозрачность, и блеск, и высь у самой вершины колокольни, и тяжелые перелеты ворон наверху и звонкое карканье их оттуда?..
Около полудня пришел к батюшке татарин Измаил, отец вчера спасенного Абдулки. Он принес корзину – с огурцами и первыми арбузами.
– Здравствуй, батюшка! Немного принес тебе. Возьми, пожалуйста!
– Ну, зачем же это, Измаил? Напрасно!
– Возьми. Богом прошу: возьми!
– Спасибо. Только напрасно это, Измаил!
– Зачем напрасно? Не напрасно!
– Ну, хорошо, хорошо. Пойдем же ко мне. Устал, наверно? Чаю выпьешь?
– Нет. Приду вечером… Не чай пить… Говорить буду… Много надо говорить. Можно?
– Конечно. Только зайдем сейчас – отдохнешь.
– Нельзя, батышка. Работа теперь у нас. Шибка работа. Строимся.
– А!.. Так зачем же ты сейчас оторвался от работы, Измаил! В другой раз можно было бы!
– Нельзя… Ну, здравствуй, батышка!
– Прощай, Измаил! Заходи же вечером.
– Непременно.
Татарин стукнул калиткой и скрылся… Батюшка стоял и чувствовал на душе глубокую истому умиления. То, что он переживал, казалось ему слишком большим незаслуженным счастьем.
Солнце скрывалось за гумнами, когда пред балконом батюшкина домика, где в это время отец Георгий с женой пили чай, показался Измаил. Не успела калитка притвориться за ним, как с площади, от забора, послышался голос «профессора»:
– Можно к вам?
– Пожалуйте, пожалуйте! – закричал ему отец Георгий. – Ниночка, самовар надо еще поставить.
– Поставим! – отозвалась Ниночка.
Измаил замешался немного, и «профессор» первый взошел на балкон.
– Чаюете? – спросил он, здороваясь.
– Да! Чаюем и любуемся вечером. У нас здесь славно.
– Да, славно.
– Иди, иди сюда, Измаил! – приглашал батюшка остановившегося у ступенек на земле татарина. – Иди, пожалуйста! Чего стесняешься?
– Входите, входите, Измаил! – присоединилась и матушка.
– А знаете, сейчас между ним и мной наверно есть общее! Мы оба, кажется, искатели, – вымолвил полушутя, полусерьезно «профессор».
– Как «искатели»? – не понял отец Георгий.
– Вот увидите сами, – ответил «профессор» и задумался.
– Позвольте чаю вам? – предложила матушка.
– С удовольствием. Признаться, его я имел в виду…
– Очень рада. А вам, Измаил?
– Благодарю. Пил.
– Ну, пожалуйста! Немного! Хотя стакан, – и матушка ласково и застенчиво, как девочка, улыбнулась.
– Не хочу, – улыбнулся и татарин, – а пить буду. Отказаться – сердце не велит…
– Хорошее у вас сердце! – засмеялась матушка и начала разливать чай.
Уже опадала знойная жара полудня, воздух делался прозрачней, и звуки стояли в нем – свободные и громкие. Солнце светило последними яркими лучами – без тепла и зноя, и в его свечении чудилось то последнее напряжение, которое вот-вот дойдет до своего последнего предела и, истощившись, быстро пойдет на убыль. Было так тихо, что на балкон доносился шелест тростника над маленьким болотцем посреди двора. Где-то кричали гуси, и квакали лягушки.