В комнате пахло канцеляркой. Стопки бумаги, арифмометры, стаканчики с ручками и складной стол, растянувшийся вдоль всей стены. По углам стояли узкие обветшалые книжные шкафы, которые частенько можно было встретить в разных церковных помещениях и которые никогда не видели «Джейн Эйр». Зато на их полках всегда можно было найти оловянный медальон Пресвятой Девы, покрытый таким же толстым слоем пыли, как забытая мелочь в обычных домах. Словом, сцена была до боли знакомой, но в ней появилось и нечто новое. Портал в углу, куда я могла протянуть руку и получить любую интересующую меня информацию.
Я садилась в компьютерное кресло, отталкивалась и крутилась в нем разок-другой: жест ребенка, дорвавшегося до внезапной и никем не ограниченной свободы. Из окошка я видела лужайку, за ней тротуар, за ним дорогу, потом железнодорожные пути, нефтяные цистерны, реку и штат Кентукки. Этот вид напоминал мне изнанку – страны, промышленности, Американского прогресса. И вся она была испещрена нитями старых видов коммуникации, старых способов преодоления расстояний. Я включала компьютер и прислушивалась, как оживали его вентиляторы, гудя и похрипывая. Монитор был таким большим, что в него с легкостью поместилась бы человеческая голова.
Я занесла руки над клавиатурой и открыла окошко почты. Сделала глубокий вдох и перешагнула пропасть между нами.
«Сегодня я написала стихотворение», – отправила я сообщение Джейсону – совершенно незнакомому парню, который жил в Форт-Коллинзе, штат Колорадо. Мы встретились случайно на форуме, посвященном поэзии, и с тех пор состояли в лихорадочной переписке. – «О том, как Билли Холлидей сделала себе аборт в горячей ванне».
«Я тоже сегодня написал стихотворение», – ответил он, не прошло и пяти минут, – «о великолепии и величии тетонов» [6].
Как же круто получать электронные письма! Словно над тобой проносится призрак почтового голубя и доставляет письмо прямиком в голову – таким неожиданным, стремительным и пернатым кажется это чувство. Словно тебя вдруг переполняет белоснежный пар. А когда ты кладешь пальцы на клавиатуру, чтобы написать ответ, они до костяшек утопают в мягко стучащих бежевых клавишах – куда более приятных на ощупь, чем эти мини-кнопочки, которые появились потом, или сенсорные экраны, которые изобрели еще позже. История любого ухаживания – это история мимолетности, отживших транспортных средств, устаревших технологий. Визитки, каноэ, пейджеры. Шариковые ручки, телеграммы, кассеты с подборкой песен. Заказать композицию на радио. Мак-авто. Hotmail точка com.
«Пришли мне свое», – пишу я, и в этот момент мне приходит письмо от него – он тоже просит меня прислать свое.
Большая часть моих стихов была про русалок, которые теряют девственность с Иисусом (метафорически), а его – про роскошное величие каньонов, высохших рек и плоскогорий. Запад заразил его какой-то пейзажной манией: такие стихи мог бы писать мультяшный байкер, оставивший позади свою карьеру анархиста. Однако ему все же удалось придумать один хороший образ, который я помню до сих пор. Он написал: «Вдребезги бутылки с молоком точно перепуганные цыплята». Вам это может показаться безответственным – влюбиться в человека за единственный мощный образ лопающихся цыплят, но тогда было другое время. Я ведь даже не знала, как он выглядит. А у него сложилось ложное представление, будто я «пятидесятилетняя латиноамериканка». Мы были сотканы из слов.
От переписки мы перешли к телефону. Я лежала на спине, на монастырском полу, закинув на стену голые ноги и разговаривала с ним – тихо, чтобы не потревожить тени монахинь, которые, казалось, все еще сновали по комнатам в своих черно-белых облачениях. Сейчас я иногда удивляюсь, как я вообще могла спать там одна, но потом вспоминаю, что теми волшебными ночами я вообще не спала, мы все говорили, говорили и говорили. Иногда я все же вырубалась на минутку и просыпалась от того, что мне казалось, будто за окном занимается ослепительный рассвет, взвиваются знамена, звучат горны, но нет, это был всего лишь очередной выброс радиации в здании через дорогу. И когда я просыпалась, на том конце все еще звучал его голос – или его молчание. А пару часов спустя или около того, где-то в глубине долины раздавался рев и грохот поезда, и те, кто мог свалить из этой глуши, неслись отсюда на всех парусах.
6