Некоторое время Феона молча сидел на краю оврага, всматриваясь в лицо умирающего, который, кажется, впал в беспамятство, но так только казалось.
– Mnich, tu jesteś?[19]
Феона взял ладонь умирающего в свою руку.
– Здесь. О чем ты думаешь?
– О том, что я осужденный грешник!
– Неутешительно. А есть то, что могло бы тебя утешить?
– Ничего! Я слишком много грешил в этом мире, чтобы рассчитывать на прощение. Вина моя перед Господом безмерна.
Монах печально улыбнулся и отрешенно посмотрел на небо.
– Исус пролил свою кровь за всех, и за таких грешников, как ты, – задумчиво произнес он, – однако сам грех и его искупление в вашей Церкви понимается исключительно как поступок. Никакого понятия о поврежденности человеческой природы. Только вина.
– А разве у вас не так?
Поляк сипел и едва дышал, с уголков губ и развороченной глазницы текли струйки крови. Очевидно, что боль доставляла ему невыносимые страдания, но он не собирался прерывать разговор. Он не хотел или боялся остаться один в последние минуты своего земного бытия. Отец Феона понимал и уважал желание старого вояки, встреча с которым при других обстоятельствах не предполагала мирного исхода. Он продолжил разговор с умирающим.
– Православная Церковь рассматривает грех не как вину, а как тяжелую болезнь. Грех – не вина за нарушение законов человеческого бытия, а последствие нарушения Законов Божьих!
– Ты интересный собеседник, чернец! Жаль, что мне пора! Может, встреться мы раньше, и не смерть была бы исцелением от моих грехов…
Они говорили еще некоторое время. Наконец Феона встал, и Маврикий явственно услышал, как учитель громко читал разрешительную молитву над телами убитых поляков. Маврикий не поверил своим ушам. Отец Феона отпускал им грехи!
Когда Феона подошел к Маврикию, тот был растерян и подавлен.
– Объясни, что с тобой происходит, сын мой? – спросил монах, глядя в глаза ученика.
Маврикий потупил свой взор и мрачно произнес:
– Десять лет назад такие чубатые в мою деревню пришли и всю вырезали. Баб, детей, стариков. Братишку с сестренками. Всех…
– Да, я помню! – кивнул Феона, с сочувствием глядя на юношу. Но послушнику этого было недостаточно. Голос его клокотал от возмущения и боли.
– А ты, отче, им отпущение даешь? Почему?
Посмотрев на заведенного, как часовая пружина, ученика, Феона понял, что без серьезного разговора никак не обойтись.
– Так уж случилось, что мы с тобой, друг мой Маврикий, служители Господа нашего, а значит, посредники между Богом и грешником. Безусловного отпущения грехов – не бывает! Бог не нарушает созданные Им же Законы! Именно поэтому и посредник не может гарантировать отпущения грехов. Он может дать только надежду и облегчить страдания.
Маврикий упрямо покачал головой.
– Этот человек страдал не за веру, а за совершенные преступления!
– Это правда, – согласился Феона, – но смертный грех убивает бессмертную душу. Если человек умрет, не успев покаяться, то душа его уйдет в ад, и ей уже не будет надежды на спасение. Ты же добрый христианин, Маврикий, ты умеешь прощать! Прости и освободи себя от тяжкого груза прошлого. Тебе сразу станет легче, и придет покой в душу! Со мной такое уже было!
Маврикий стоял и во все глаза смотрел на Феону. Во взгляде его отражались все чувства, разом нахлынувшие на него. Была боль, были сомнения, но главное, там было бесконечное доверие и почти сыновья любовь к своему учителю, без которого послушник не представлял существования в сложном и во многом непонятном ему мире.
Неожиданно его лицо наморщилось, как от пригоршни съеденной клюквы. Из глаз покатились крупные слезы. Маврикий громко всхлипнул и уткнулся головой в плечо Феоны.
– Ну ладно тебе! – смущенно произнес монах, неловко погладив послушника по вздрагивающему от рыданий плечу. – А знаешь, что мы сделаем? – добавил он. – Поедем-ка мы обратно в Устюг! Кичменгский городок подождет, а вот воеводу Стромилова о происшествии известить нам следует. Как считаешь?
Маврикий вытер рукавом нос, мокрый от слез, понимающе кивнул головой и молча пошел отвязывать от сломанной березы застоявшегося монастырского мерина.
Глава шестая
Почти в то же время, когда отец Феона и Маврикий исследовали в лесу место своей страшной находки, в Гледенской обители случилось событие, весьма озадачившее монастырских насельников. Прямо во время службы Девятого часа[20] через открытые настежь Святые врата на площадь у собора Живоначальной Троицы, громыхая колесами по деревянному настилу, стремительно въехала крытая повозка, запряженная парой взмыленных лошадей. Два сторожа из монастырских трудников висели на постромках конской упряжи и вопили в голос:
20
Соответствует четвертому, пятому или шестому часам дня по современному исчислению времени.