– Стой, леший, куда вперся в святую обитель? А ну вертай взад!
В ответ возница, приподнявшись на облучке и выпучив глаза, полные паники и смятения, стегал бдительных стражей сыромятным кнутом, люто рыча и завывая:
– Пошли вон, обломы сиволапые! Зашибу!
На шум из собора вышел благочинный монастыря, отец Александр, занявший год назад освободившееся после старца Прокопия место. Осмотревшись, он решительно сбежал со ступеней храма и твердым шагом подошел к гомонящей толпе, к тому времени плотным кольцом окружившей повозку. Большая часть из собравшихся, очевидно, прибыла в обитель вслед за колымагой.
– Почто глотки дерете, православные? – произнес отец Александр резким, как барабанная дробь, голосом. – Здесь вам монастырь, а не городское кружало![21]
Один из сторожей, находившийся ближе всех к благочинному, вскочил на ноги, отпустил лошадиную упряжь и, оправив задравшуюся однорядку, произнес, заикаясь от возмущения:
– Это все он! – трудник указал кривым заскорузлым пальцем на возницу. – Ему говорят, нельзя на лошади в обитель без благословения, а он все равно ломится!
Между тем человек, на которого указывал сторож, торопливо спрыгнул с облучка и, нарочито замахнувшись на трудника длинной сыромятной плеткой, свободной рукой откинул полог повозки, блеснув дорогими перстнями на пальцах.
Трудник поспешил спрятаться за фыркающими в упряжи лошадьми, а отец Александр невольно отпрянул назад, напуганный столь очевидной враждебностью, проявленной неизвестным, приехавшим в монастырь как простолюдин, на облучке, но одетого с придворной пышностью и богатством.
Незнакомец бросил на землю свой жуткий кнут, в его руках скорее похожий на боевое оружие, нежели простое средство побуждения к послушанию, и, низко склонившись, смиренно попросил у отца благочинного благословения. Озадаченный отец Александр перекрестил низко склоненную перед ним голову и дал поцеловать себя в руку и правое плечо. После чего хмуро спросил:
– Ты чего озоруешь, раб Божий? В святом месте подобное недозволительно доброму христианину!
Незнакомец посмотрел на отца Александра ошалевшими глазами, опять напугавшими монаха и произнес сиплым, словно простуженным голосом:
– Беда у меня, отче! Племянница, девица юная, весь день весела была и вдруг чувств лишилась, и дух из нее словно весь вышел! Не дышит! Лекарь каркает, мол, помрет скоро. Одна надежда на тебя, отче!
– На меня? – закричал пораженный отец Александр, и глаза его округлились от ужаса.
– Слышал я, живет в обители чудотворец, старец Иов. Будто знает он прошлое и видит будущее. А еще говорят, что одной молитвой может исцелить любого! Допусти к нему, отче, во имя Христа!
Отец Александр нахмурился.
– Живет в обители сей праведный инок, это правда! – качнул он головой. – Только скажу тебе, что большую часть историй про него люди сами и сочинили.
– А ты все равно допусти.
Благочинный раздосадованно прикусил нижнюю губу и отрицательно качнул головой.
– Старец Иов уже третий день в затворе наедине с Господом! Он не примет тебя. Лучше иди в храм и помолись о своей племяннице. Хочешь, я помолюсь о ней вместе с тобой?
Проситель раздраженно раздул ноздри и тяжело засопел. Обернувшись назад, он кивнул головой пятерым молодчикам, стоящим отдельно от других посетителей монастыря. Все пятеро без лишних слов засучили рукава своих темно-красных косовороток.
– Это чего это? – спросил вмиг оробевший отец Александр, глядя на их молчаливые, лишенные всяких переживаний лица.
– Я Иван Желябужский, – жестко произнес его собеседник, – московский дворянин, а племянница моя Мария Хлопова, нареченная царем невеста. Вот теперь подумай, монах, что будет, коли она умрет, а ты ничего не сделаешь?
Отец Александр побледнел, сглотнул сухой ком в горле и опасливо посмотрел на Желябужского.
– Идите за мной, – произнес тихо и, обернувшись, медленно пошел в сторону хозяйственного двора.
Иван Желябужский махнул рукой. Пятеро холопов осторожно извлекли из повозки бездыханное тело молодой девушки и осторожно понесли за ушедшим хозяином. Следом из телеги, кряхтя и охая, выбрались, на ходу оправляя одежды, еще две женщины и один мужчина. Та, что моложе, звалась Прасковьей и приходилась Желябужскому женой. Старуха была Ивану матерью, а Марии родной бабкой. Величали ее баба Маня, вдова славного «делателя» города Рыльска, воеводы Андрея Хлопова.
За старухой шел, слегка припадая на левую ногу, лекарь Преториус, одетый в длиннополое иноземное платье черного цвета, напоминающее монашескую рясу. В одной руке он держал свой неразлучный сундучок «скрыню», а другой все время поддерживал чудной для русского глаза берет красного цвета, более всего похожий на перевернутую бадью. Горбун не переставал занудливо причитать, упрекая всех вокруг себя в варварстве и научном невежестве.