Битое стекло смели в маленькие кучки. Острые осколки сверкали даже под тонким слоем пыли.
«Здесь лежат твои надежды и мечты, разбитые и сметенные в сторону», — подумал я.
Не получалось воскресить даже жалкое подобие того оптимизма, который обычно удавалось вызвать в самые гнетущие моменты.
Переступив порог; я мысленно увидел Сторми Ллевеллин такой, какой она была в тот день, одетая в рабочую форму: розовые туфли, белые носки, ярко-розовая юбка, блузка в розово-белую полоску и веселенькая розовая кепка. Она поклялась, что, когда у нее появится собственное кафе-мороженое — а это должно было случиться к ее — двадцати четырем годам, если не раньше, — она не будет заставлять работников выряжаться в идиотскую униформу. Какой бы легкомысленной ни выглядела ее одежда, Сторми была несравненной красавицей: иссиня-черные волосы загадочные темные глаза, прекрасное лицо и совершенное тело.
Была. Больше ее нет.
«Я думаю, ты выглядишь восхитительно».
«Я выгляжу как конфетная обертка».
Когда Саймон Варнер открыл стрельбу, Сторми стояла за прилавком. Возможно, когда окна разлетелись на осколки, она подняла глаза, увидела зловещую фигуру в маске и подумала не о смерти, а обо мне. Она всегда думала о других больше, чем о себе. Я верю, что ее последней мыслью в этом мире было не сожаление о том, что она умрет столь юной, а беспокойство обо мне, о том, что я останусь один на один со своим горем.
«Может, когда у меня будет собственное кафе, мы сможем работать вместе…»
«К мороженому меня не влечет. Я люблю жарить».
«Наверное, это правда».
«Что?»
«Противоположности притягиваются».
После того ужасного дня я не возвращался в «Берк-и-Бейли». Мне известно, что страдание очищает, что это пламя стоит вытерпеть, но существуют степени страдания, которым я не отваживался себя подвергать.
Столы и стулья убрали, так же как холодильники, аппараты для молочных коктейлей и прочее оборудование. На стене позади прилавка висел перечень ортов мороженого. На самой верхней строчке было указано название тогдашней новинки — «кокосово-вишнево-шоколадное».
Я помню, что назвал его вишнево-шоколадно-кокосовым, и Сторми меня исправила.
«Кокосово-вишнево-шоколадный шарик. Нужно все называть в правильной последовательности, и именно так, как сказала я, а не то можно нарваться на неприятности».
«Вот уж не думал, что в индустрии мороженого такие строгие грамматические правила».
«Если говорить по-твоему, то кто-то из слишком уж хитрых покупателей съест мороженое, а потом потребует деньги назад на том основании, что кокосового шарика не было. И не зови меня восхитительной. Восхитительны щенки».
Я открыл маленькую дверцу в конце длинного приливка и ступил в рабочую зону, где Сторми обслуживали посетителей, когда началась стрельба. Луч фонарика осветил виниловую плитку, усыпанную пластмассовыми ложками, бело-розовыми пластиковыми трубочками и комками пыли, которые разлетались в стороны, когда я проходил мимо.
Полагаясь на интуицию, я остановился на том самом месте, где стояла Сторми, когда ее убили. Пятнам па полу было больше полутора лет, и я только коротко взглянул на них, прежде чем пройти мимо и сесть на пол.
Здесь находилась незыблемая точка, ось мира, вокруг которой повернулась моя жизнь. Здесь умерла Сторми.
Я выключил фонарик и сидел в темноте, настолько плотной, что казалось, будто весь свет в мире исчез и никогда не вернется.
После смерти ее дух на несколько дней задержался по эту сторону завесы. Моя скорбь была такой сильной, такой горькой, что я оказался не в состоянии ее выносить и некоторое время отрицал истинное положение вещей. Для меня призраки выглядят так же, как живые люди. Они не полупрозрачные. И не светятся от сверхъестественной энергии. Если я до них дотрагиваюсь, они материальны. Однако они не разговаривают, и молчание Сторми должно было сразу подсказать мне, что ее дух покинул тело, а передо мной стоит сущность девушки, которую я любил, ее прекрасная душа, но не сама девушка, целая и невредимая. Мое отрицание граничило с сумасшествием: я воображал наши разговоры, готовил еду, которую она не могла съесть, наливал вино, которое она не могла выпить, планировал свадьбу, которая никогда не могла состояться. Отчаянной тоской я много дней удерживал Сторми в этом мире, хотя она давно должна была перейти в следующий.
И теперь, сидя на полу за прилавком кафе-мороженого, я заговорил с ней, не беспокоясь о том, что мой паранормальный дар затянет ее обратно в этот многострадальный мир. Те, кто перешел в следующую жизнь, не возвращаются. Даже сила любви, какую бы глубокую любовь ни испытывал мужчина к женщине, не преодолеет преграду между нами.