В этот миг я кое-что заметил, решив поначалу, что это галлюцинация, следствие кровопотери и шока. Некоторых людей в толпе мой взгляд пронизывал насквозь, будто рентгеном, хотя мне были видны только их сердца. Сердца не красные, а черные. Сердца не из мышц, а из металла. Не люди, а сердечные механизмы, тикающие, стучащие, блестящие от масла. Уверен, если их вскрыть, сердца будут выглядеть обыкновенно. Я увидел скрытую правду о них. От каждого из этих темных, механических на вид сердец к ярмарке тянулась черная нить, невидимая простому глазу пуповина. Она змеилась между водоворотами увеселений и мигающими огнями и словно вела к некоему затаившемуся кукловоду. Откуда-то я знал, что не все из этих людей сектанты, большинство причиняли зло собратьям, не нуждаясь в помощи преступной организации. Поднимая взгляд на их лица, я каждый раз видел то, чего они не видели в зеркалах: глаза как масляные озера, без цвета. И если эти люди не знали, кто я такой, то ужасающая по мощи сущность, смотревшая их глазами из своего далекого логова, меня знала и при виде моих страданий заставляла их, одного за другим, расплываться в довольных улыбках. Я отводил глаза и больше на них не смотрел.
В этом мире зло действует через бесчисленных посредников. Имя ему — легион. Но добро тоже действует через посредников, и их тоже легион.
Оставшееся мне время утекало практически так же, как во сне об амаранте. Я про него уже рассказывал. Неведомым образом я находил силы ковылять вперед. Зрение затуманилось, ярмарка превратилась в безликое место. Светящиеся мазки красного, синего, золотого, белого и зеленого вращались и пульсировали, устремлялись ко мне и разлетались, словно бесформенные птицы из света. Вопли и крики паники. Раздражающая и пронзительная музыка. Нет необходимости еще раз описывать этот ад.
Боль? О да, сокрушительная боль, не похожая ни на что из испытанного мной ранее. И пугающее чувство, будто я иду по высоко натянутой проволоке, на миг падаю, потом снова оказываюсь на проволоке, падаю в черную пустоту и снова выныриваю из нее.
Как было и во сне, появилась Блоссом Роуздейл и помогла мне удержаться на ногах. Я никогда раньше не видел, чтобы Счастливый Монстр плакала, и велел ей не лить слезы. Сказал, что знал, на что шел. Сказал, что шел к этому почти два года и, что бы меня ни ожидало, я не боюсь. Возможно, я и не сказал всего этого, но подумал, что сказал. Она продолжала плакать и помогала мне переставлять ноги.
Я не увидел сектанта у нас за спиной, последнего убийцу, который, несомненно, застрелил бы и меня, и Блоссом. Чиф Уайатт Портер снова оказался рядом, как всегда, когда я в нем нуждался. Он появился из ниоткуда, как было и во сне. Дуло его табельного пистолета раздувалось, пока не стало похожим на жерло пушки. Он выстрелил в психа прежде, чем псих выстрелил в нас.
В точности как во сне, я внезапно обнаружил, что лежу на спине на твердой поверхности. В отличие от сна я понял, что нахожусь в палатке «Результат налицо», на столе, где Конни, сестра Итана, держала свои многочисленные краски, кисточки и губки Она смахнула все на пол, и меня уложили ждать «Скорой помощи», которая уже мчалась на место преступления.
Звуки ярмарки растворились, остались только тихие голоса, бормотание и плач, хотя в плаче не было необходимости. Три милые чернокожие девушки смотрели на меня серьезными карими глазами. Их лица покрывал узор из бело-золотистых перьев, а руки покоились на моих руках, на моем лбу, словно чтобы удержать меня в мире живых. Рядом стояла Терри, тоже пришедшая на ярмарку тем вечером. Терри Стэмбау и Блоссом Роуздейл, как во сне.
Кто-то велел всем отойти, чтобы не волновать меня, но я сказал «нет». Сказал, что хочу видеть их всех, видеть людей. Я хотел видеть не только тех людей, которых любил и знал, но и незнакомых. Я хотел видеть людей, потому что люди были моей жизнью. Хорошие и плохие, но хороших всегда встречалось гораздо больше, чем плохих. Они были моей жизнью, и я хотел, чтобы лица людей стали последним, что я увижу перед смертью в этом прекрасном и загадочном мире.
Во сне Уайатт Портер не стоял около стола, на котором я лежал, но оказался там в сбывшемся сне, так же как Эди Фишер, и Конни, и мать Конни. И я любил их всех — и тех, кого знал, и тех, кого не знал.