– Как нога? – участливо спросил Громыхало.
Острожко исподволь и с опаской взглянул на богатыря, опасаясь подвоха, но тот смотрел настолько искренне, что ничего не оставалось, как с глубоким чувством признательности ответить:
– Спасибо, друже. Это был всего лишь легкий вывих, но тогда ты меня здорово выручил. Cейчас я чувствую себя превосходно.
– Так выпьем же за здоровье! – поднял кубок Громыхало.
Слабенькое, но приятное на вкус греческое вино лишь освежило рот, и дружинник потянулся за амфорой. Однако Острожко решительно смахнул с дубового стола пустые кубки.
– Громыхало, ты догадываешься, почему я так долго отсутствовал?
– Не-е-т, – протяжно ответил отрок.
– Нам поручено дело чрезвычайной важности.
– Приказывай!
При этом дружинник мотнул головой, как верный и преданный пес.
– Нужно немедленно очистить княжеские хоромы и двор от пьяных и нечистот.
– Что, все на свалку? – вытаращил глаза Громыхало.
– На свалку только мусор. Все остальное грузить на телеги – и в Почайну. В проточной воде они быстро очухаются. А не очухаются, так то не наша вина.
– А вельмож? – озабоченно спросил отрок, указывая на многочисленных мертвецки пьяных воевод и бояр.
– А ну их… – зло ответил Острожко, но тут же спохватился: – Их – в баню!
Громыхало расхохотался, повторив понравившуюся шутку:
– «А ну их в баню!» – хорошо сказано, друже. Надо запомнить. Можешь на меня положиться. Я не подведу.
После такого ответа Острожко со спокойной душой занялся другими делами. Они были весьма хлопотными и непростыми. Однако к полудню все было готово. Княжеский двор превратился в настоящую арену, посыпанную золотистым песком. Владимир с княгиней Марией восседали на резных тронах, вынесенных на высокое крыльцо. Рядом разместились Добрыня, Олаф, чуть поодаль – вся старшая дружина, умытая и протрезвевшая. Остальные расположились на дворе кругом, образовав обширную площадку посередине.
Перед началом представления богатыри выявляли сильнейшего. Всех побеждал неизвестно откуда взявшийся чужеземец. Он так легко расправлялся с киевскими силачами, что даже Владимир с досады крякнул:
– Неужто перевелись на Руси богатыри?
Тут уж Громыхало, несмотря на строжайший запрет Острожко, не выдержал и рванул на арену. Он больше чем на голову возвышался над противником, и поэтому вопрос о победителе казался неуместным. Однако от первого нападения руса чужеземец увернулся, успев подставить подножку. Всей многопудовой массой Громыхало врезался в плотный песок и по инерции пропахал носом не меньше косой сажени. Публика охнула. Дружинник тут же вскочил и, не обращая внимания на боль и кровь, снова бросился в атаку. Противник с блеском повторил тот же прием. Потом проделал то же еще несколько раз. Когда Громыхало окончательно выдохся, а зрители начали смеяться, чужеземец нанес ему короткий удар в солнечное сплетение. С минуту дружинник стоял неподвижно, вытаращив глаза, и вдруг рухнул как подкошенный. Его еле откачали.
Владимир с нескрываемым разочарованием вручил победителю меч, но, увидев, с какой радостью тот принял награду, смягчился и спросил:
– Где обучался боевому искусству?
– В Царьграде.
– Пойдешь в мою дружину?
Глаза воина на мгновение вспыхнули. Однако он тут же понурил голову.
– Я холоп.
– Чей?
– Добрынин.
Воевода уже был рядом, все слышал и спешно произнес:
– Бери его, княже. Амбал дорогого стоит, но для тебя ничего не пожалею.
А представление продолжалось. Полуобнаженные греческие танцовщицы выступили с таким блеском, что все забыли и о чужеземце, и о горечи от поражения своего земляка. Даже Олаф признался Владимиру:
– Вот это уже лучше. Даже чем-то напоминает то, что я видел в Царьграде.
Бурю восторга вызвали и чудеса византийских магов. Описывать их волшебство не имеет смысла: все равно никто не поверит, пока не увидит собственными глазами.
Далее тоже выступали только греки. Голоса певцов звучали высоко и чисто и очаровали суровых воинов. А греческий театр окончательно покорил их сердца. Впервые киевляне увидели знаменитую трагедию Эдипа. Многие воины не могли сдержать слез. Удивительно! Сколько раз на их глазах гибли лучшие боевые соратники, но тогда никто не плакал. Даже у Владимира что-то зачесалось под правым глазом. А в конце представления Добрыня отчетливо услышал, как Великий князь твердо про себя произнес:
– Все, еду в Царьград.