В этом походе Иванок получил под начало кроме той полусотни, что привел от заставы сотник Калина, еще и дружину боярина Данилы Игнатьевича. Тот оставил все на юношу и редко навещал его, пропадая в сердце строя, где ехали князья и бояре. Данила Игнатьевич вел полки вместе с Яном Вышатичем. Киевский тысяцкий старел, хотя оставался крепок телом, но в походе предпочитал ехать на возке с тем, чтобы сесть на коня только перед началом битвы.
Хортица был остров старый, известный всякому, кто хоть раз спускался вниз по Днепру до Русского моря. Здесь проходила незримая граница Русской земли. Дальше начинались степи, где с человеком могло случиться всякое, а посему люди невольно медлили, молясь и вспоминая дом и близких.
На самом Хортичевом острове рос толстый старый дуб. Раскинув корявые сучья в стороны, он покачивал голыми безлиственными ветками, словно издали приветствовал русичей. Углядев его с берега, Иванок не мог уже отвести глаз от кряжистого дерева и едва заметил, как десяток корабельщиков садятся в лодью, бросился к ним и последним отчаянным прыжком успел перескочить через борт над брошенными сходнями.
- Почто к нам, боярин? - неласково приветствовал его один корабельщик. - Мы по своему делу плывем…
- Так и я - по своему, - отозвался Иванок, глядя на дуб.
- Нам не по пути, - попробовал возразить корабельщик, но его товарищ, уже седой дед, заметив юношу, важно заговорил:
- Зри, боярич! На сем острове дуб рос, когда еще дед мой этим путем плавал. И тогда уже он был стар. Всякий раз, как отправлялись люди в плаванье, непременно останавливались здесь, поминали Перуна и Велеса, приносили жертву Днепру Славутичу и грозным богам, молились об удаче. Ныне другая вера на Русь пришла, но Днепр-то течет по-старому, и дуб растет, и путь у нас неблизок, так что надо бы помолиться старым богам, чтобы даровали они удачу , Даждьбожьим внукам…
- Помолчал бы, Гудим Добрилич, - окликнули его. - Рази ж боярич нас разумеет? У него свой бог, греческий, а то наш русский…
- Отчего же, - негромко откликнулся Иванок, во все глаза глядя на приближающийся остров, где раскорячился толстый дуб, - разумею.
Корабельщики спешили, ходко налегали на весла, и ладья резво бежала вперед. Иванок стоял на носу, но мысли его были далече. В памяти стоял тот старый волхв с вороном на плече, звучали в ушах странные слова: «Молись Перуну - и дарует он тебе удачу. Будешь смел и тверд - постоишь за землю Русскую…»
Ладья ткнулась носом в низкий песчаный берег, в реку шумно плюхнулся обмотанный веревкой камень, корабельщики подхватили мешки с припасами и один за другим попрыгали в воду, по мелководью добираясь до дуба. Под его корнями снег уже растаял кругом, обнажив старое кострище и остатки прежних поминок. Иванок постоял немного на берегу и пошел за ними.
Глава 27
До самой Сутени войско шло, не встретив ни единого половецкого следа. Что следы - даже остатки становищ не попадались на глаза. Только когда вышли к реке, вдалеке мелькнули и пропали какие-то всадники.
Кочевники подбирались к русскому войску ночью, тайно, не желая подойти ближе и лишь настороженно озирая море костров, слушая ржание и фырканье коней, помыкивание волов и слабый людской гомон. На Дешт-и-Кипчак шла огромная сила. Давно такого не бывало - степняки уже забыли, сколько народа живет на Руси. Эдакая силища была для многих в диковинку, и сторожи со всех ног кинулись прочь - донести весть о выходе Руси до своего хана.
В бескрайней степи кочевал со своей ордой старый хан Урусова. Был он когда-то силен и смел, далеко ходили его воины, знали Дербент и Волынь, Византийские пределы и Болгарию, итильских булгар и вятичей. Побывал хан и на Руси, побродил под Киевом и Переяславлем, наведывался в Чернигов. Мечтал стать великим хаканом, подчинив себе весь Дешт-и-Кипчак, да сил не хватило. На Дону поднялись Шаруканиды, по Днепру - Бонякиды, бродили где вздумается мелкие ханы. Некоторых из них Урусоба прибрал к себе, иные подчинялись ему до сих пор, да всему на свете приходит конец.
То ли прогневался на что-то Тенгри-хан, то ли удаче надоело помогать хану, только последнее время не стало у него сил. Великий Урусоба болел, старел. Все реже и реже поднимал он в поход свои орды, предпочитая мирно кочевать по степи, торговать с иудеями и греками, ловить рыбу в затонах Днепра и Дона, понемногу щипать окрестности Олешья да ласкать рабынь. Подрастающие молодые ханы не смели слова поперек сказать - каждый половец с младенчества учится почитать старших и не спорить с ханом, - но уже десять лет прошло с последнего большого набега на Русь, и молодежь сама понемногу начала ходить на добычу. Баранты уже никого не прельщала - что доблести в угоне скота, когда совсем рядом в урусских избах живут светлокосые синеглазые красавицы и сильные юноши, за которых торговцы дают большую цену! Не продашь раба - он будет трудиться на тебя. А урусское добро? На севере много урусских поселений - набег на любое мог бы обогатить орду. Но Урусоба стареет, ему лень садиться в седло, и молодые воины либо ленились сами, либо потихоньку ходили в набеги, зачастую в союзе с соседями.
Получив от сторожи весть о большом выходе Руси, Урусоба забеспокоился и наказал гонцам скакать в степь и звать на сход всех окрестных ханов. Те откликались неохотно - Урусова уже терял уважение молодежи, и лишь привычка да сама весть о войне заставила ханов поворачиваться побыстрее.
Уже на второй день в становище Урусобы стали прибывать ханы. В степи запестрели шатры, затрусили табуны коней, ярче стал запах кизячного дыма, разноголоснее шум. Под высоким теплым небом трепетали разноцветные бунчуки из конских и бычьих хвостов, тут и там скакали всадники.
В большом белом шатре Урусобы собрались все ханы. Многие пришли с молодыми сыновьями или зятьями, которые испытующе поглядывали на развалившегося на вышитых подушках Урусову. Хан растолстел, глаза его заплыли жиром, бородка почти вся вылезла, движения стали вялыми, и лишь в раскосых глазах светился ум.
Ханы расселись кольцом, устроившись на подушках и коврах. Рабы, надсаживаясь, внесли блюда с жареным мясом и пловом, звенящие украшениями рабыни неслышно приблизились, готовые разливать вино в чары.
Ханы ели, запивая жирное, обильно посыпанное пряностями мясо, черпали горстями плов и вытирали пальцы о халаты и подолы проходящих мимо рабынь. Урусоба ел и пил наравне со всеми - привык за годы безделья к вкусной естве и обильному питью. За полотняной стеной гнусаво пел рожок, вытягивая тягучую половецкую песню.
- Зачем звал, великий хан? - наконец спросил хан Курток, отваливаясь назад и сыто рыгая. - Ты говорил - весть важная? Русь, говорят, идет?
- Идет. - Урусоба кивнул и жестом приказал рабыням выйти. - Мои воины донесли - большая сила идет на степь. Настали для Дешт-и-Кипчака тяжелые времена!
- Русь идет? - усмехнулся молодой горячий Ченегреп, впервые приехавший на совет как самостоятельный хан. - Неужели?
- Мои дозорные сами видели урусские полки возле Сутени. Они идут сюда. Что делать будем, ханы? Большая сила идет с Руси.
- Да велика ли сила? - не унимался Ченегреп. - Небось не больше, чем нас?
- Кипчаки - сила, - закивал давний соратник Урусобы Бельдуз. - Вся степь наша. А урусы… что урусы?
- Урусы должны сидеть в своих лесах и носа оттуда не высовывать. Не умеют они воевать - и пускай не стараются. А коли сунулись в степи, так мы их проучим. Мы готовы к битве. Выйдем и сомнем урусов, как ветер сминает ковыль! - воскликнул Ченегреп.
Его речь всем понравилась. Ханы стали размахивать чашами, кричать: «Сомнем урусов!.. Покажем им, как ходить по степи!» Особенно неистовствовала молодежь.
Урусоба долго сидел молча, слушая, как ханы кричат и спорят между собой, обсуждая, сколько воинов взять и где удобнее встретить урусов для битвы. Наконец он выпрямился и пристукнул ладонью по колену: