Наконец Давид Игоревич не выдержал.
- Зачем звали? Вот он я! - воскликнул он. - У кого на меня жалоба?
Князья разом забыли про еду и питье. Святополк махнул рукой - чашники и подавальщики вышли, смолкла музыка за полотном. В шатре повисла тишина. Один за другим князья оборачивались на волынского князя, вперяя в него тяжелые взгляды. Окруженный стеной отчуждения, тот завертелся на месте.
- Кому я надобен? Кто жаловался на меня? - повторял он.
- Ты сам, - негромко, но весомо заговорил Мономах, - присылал к нам: хочу, мол, братья, прийти к вам и пожаловаться. Вот ты пришел, сидишь с нами - так почему не жалуешься?
Давид Игоревич открыл было рот, захотел что-то ответить - но промолчал. Замолчали и князья. Только в шатре словно повисла тяжелая тень недавнего прошлого. Князья поглядывали на помрачневшего, опустившего плечи Давида и невольно сравнивали его с Иудой, коего они ныне собрались, аки апостолы, судить за то, что тот предал Христа.
А потом Святополк встал и первым, как хозяин шатра, вышел вон. За ним один за другим поднялись и ушли остальные, оставив Давида совсем одного. Снаружи послышался конский топот - князья сели на коней и разъехались прочь.
В опустевший шатер не заходили даже чашники и слуги - прибрать со стола. Не встала у порога стража - сильнее запоров и цепей удерживал волынского князя на месте страх. Он понимал, что остался совсем один - у него не было больше ни родни, ни друзей, ни силы, ни власти. Живым ему из стана не уйти - его закуют в железа, бросят в поруб, а волость его поделят. Святополк Киевский жаден - захватит все себе. Ростиславичам тоже достанется изрядный кусок. Получит свое и Давыд Святославич, отдав Луцк Святоше. А Мономах… У него свое.
В душе пойманной птицей билась мысль - бежать. Но страх сковывал члены, и Давид молча сидел на ковре, глядя в пол.
Князья вместе отъехали подальше на равнину, оставив в стороне бояр и дружинников. Молодшие князья почтительно примолкли - беседа потекла между старшими. Разговор, прерванный приходом в шатер Давида, возобновился с новой силой. Решение уже было готово - Святополк лишь повторял и повторял его, словно боясь, что в самый последний миг братья-князья что-то перерешат. Это раздражало Мономаха, он насквозь видел старшего брата, чувствовал его страх потерять свою выгоду, ощущал его мелочность. Конечно, богатая Волынь - лакомый кусок, да и приграничье. Он сам бы не прочь прибрать ее к рукам, но пусть все будет, как есть.
Давид Игоревич чуть не вскрикнул, когда у порога шатра послышались шаги и голоса. Вскинулся с места - показалось ему, что это пришли взять его в железа. Но на пороге стояли лишь бояре - Путята Вышатич Святополка, старый Ратибор и Орегаст - люди Мономаха и доверенный человек Олега Святославича Торчин. Предательски стукнуло в сердце - князья уже более не считают его равным себе, раз посылают объявить свою волю бояр.
- Давид Волынский! Слово к тебе от князей русских, - важно обратился к нему Ратибор.
Князь медленно встал - ноги дрожали.
- Братья-князья промеж собой сговорились и решили - не давать тебе боле стола Владимирского, - объявил Ратибор. - Ибо вверг ты нож в нас, чего не бывало в Русской земле. И повелели сказать: «Мы тебя не заключим в поруб и никакого зла не сделаем». А еще повелели тебе князья - ступай отсюда и садись в Бужске и Остроге.
- Что? - По мере того как боярин говорил, страх в Давиде проходил. Князья оставят ему жизнь и свободу, его всего лишь сводят с богатого стола и окончательно лишают голоса на княжьих советах. Но сейчас больше думалось о другом: - И это все?
- А еще Святополк Киевский дает тебе Дубен и Чарторыйск, - добавил Путята Вышатич, - а Владимир Всеволодович дает тебе двести гривен откупного. Да Давыд и Олег Святославичи тоже дают двести гривен.
Торчин кивками головы подтвердил сказанное.
Давид перевел дух, радуясь, что легко отделался, и тихонько ужасаясь при мысли, что ходил по краю пропасти. Конечно, ему мало было трех городков и крошечного Острога - они ни в какое сравнение не шли даже с небольшим окраинным Теребовлем, но делать было нечего. Приходилось довольствоваться этим и радоваться, что остался на свободе.
Князья поклялись, поцеловали на этом крест, и на другой же день, не удерживаемый никем, Давид Игоревич уехал в Бужск. Уже там, наскоро осмотревшись, он призвал к себе сына и жену и собрал у себя верных людей.
Остальные князья задержались у Витичева еще на некоторое время и, посовещавшись, послали с боярином Кульмеем наказ Вол одарю и Васильку Ростиславичам. «Володарь, - писалось в нем, - возьми брата своего Василька к себе, и будет у вас единая власть в Перемышле. А ежели не любо сие, то отпусти Василька к нам - мы его будет кормить. А что до холопов и людей наших, то всех нам выдайте».
Кульмей ускакал с грамотой на Волынь, но ответа на нее не пришло. Братья Ростиславичи больше не верили старшим князьям - Володарь взял Василька к себе, не решившись отпустить его на чужую сторону и не желая унижать брата. Не оставили они и Теребовля и захваченных на войне пленных не выдали тоже, расселив их у себя по селам.
Не успокоился и Давид Игоревич. Опасаясь иметь у себя под боком такого соседа, ибо Чарторыйск и Дубен находились на самой границе Киевской и Волынской земель, Святополк отдал ему еще и Дорогобуж - словно кинул большую кость брехливому псу. С тем и утвердился на Руси мир.
Святополк ворочался из Витичева в душевном смятении и возвышенной тревоге. Как всегда бывало с ним в такую пору, он поспешил в Печерскую лавру - отправлялся ли он в боевой поход, который нес неизвестность, или возвращался с победой, которая могла обернуться поражением или новой войной, великий князь взял себе за обыкновение останавливаться в лавре.
Сюда он наезжал постоянно, несмотря на то, что монахи до сих пор не могли простить ему отъятия запасов соли, споров с игуменом Иоанном и прочих вмешательств в тайную жизнь монастыря. Они давно бы отлучили его от храма, но богатые дары, которые всякий раз привозил с собой Святополк, заставляли монахов умолкать и только коситься исподлобья.
Печерская лавра только недавно отстроилась после разгрома и пожара, учиненного ханом Боняком четыре года назад. Часовню и божий храм отчистили, обновили оклады икон, построили новую стену с крепкими воротами, поставили надворные постройки и кельи монахов. Опять стало копиться богатство монастыря.
Святополк шел по монастырю, озираясь по сторонам. Многое здесь было устроено на его средства, и от этого душа радовалась. Конечно, он слышал, что Мономах у себя на свои личные сбережения возводил храмы и посылал монастырям богатые дары. Но Мономах богат, он может поделиться от щедрот, а у него после войны за Волынь казна почти пуста. Вот разбогатеет - тогда и откупится сразу за все грехи!..
Помолившись у гроба Феодосия Печерского и получив благословение от состоявшего при нем инока, Святополк зашел в келью к старому другу - черноризцу Нестору. Смиренный мних сидел за столом у окна при лучине и неспешно выводил чернилами буквицы на пергаменте. Когда, согнувшись под притолокой, в келью шагнул высокий князь, Нестор отложил писало.
- Княже! Вот Господь даровал встречу!
Они тепло приветствовали друг друга. Нестор усадил Святополка у стола, налил меда, угощая.
- Как вы живете тут? - спросил князь, мелкими глотками попивая мед.
- Живем, Господа хвалим, - отозвался Нестор. - Милосердием Божием, тихо все. Трудимся, постимся, о Руси молимся… Неспокойно на Руси нынче.
- Да, неспокойно, - отозвался Святополк.
- А новое что есть? Идут ли князья в поход на степь?
- Нет, похода не будет, - припомнив слова и поступки Мономаха, ответил Святополк. - А новое… Новое есть. Снем княжий был у Витичева. Порешили покарать виновника усобицы, Давида Волынского. За то, что очернил Василька Теребовльского, ослепил его, вверг нож в нас, отняли у него Волынь. Его же самого выслали вон, дав ему в кормление три городка - как-никак, своя же кровь.