Болеслав подмигнул Святополку и поднялся из-за стола.
Он вышел из дворца и направился к терему княжны Предславы. Завидев его, исчез с крыльца, словно истаял, какой-то слуга. Войдя в темный переход, Болеслав остановился, Прислушался. Какая-то возня послышалась сверху, и даже на мгновение вроде лучик света мелькнул. Но этого было достаточно, чтоб увидеть ему перила и лесенку, ведущую вверх. Он шагнул туда, ухватился левой рукой за гладкие перила, стал подниматься наверх. Жалобно скрипели, прогибаясь под ним, ступени.
— Сюда нельзя, — услышал он мужской голос где-то рядом.
— Почему? — спросил Болеслав.
— Здесь княжна почивает.
— А я князь, — сказал Болеслав и, протянув в темноту руку, поймал говорившего. — Вот тебе-то тут нечего делать.
И швырнул его за спину на лестницу. С грохотом, пересчитав все ступени, тот скатился вниз. Застонал там, видимо, что-то повредил.
— И чтоб я тебя не слышал здесь, — сказал вслед ему Болеслав и добавил: — Ежели жить хочешь.
Нащупав дверь, он пинком открыл ее. Опочивальня княжны была освещена двусвечным шандалом, стоявшим у ложа.
Княжна была уже в постели, испуганные глаза ее смотрели на вошедшего.
— Не бойся, Предслава, — сказал Болеслав, прикрывая за спиной дверь. — Это я, князь, тот самый, которому ты в свое время отказала в руке своей.
Он прошел к ложу, сел около на лавку.
— Ну и почему ж ты отказала? А?
— Я не отказывала, — пролепетала княжна.
— Как не отказывала? Князь Владимир так и молвил моим послам: не хочет, мол, она.
— Ей-богу, я не отказывала.
— Ну, раз не отказывала, так ныне, Предслава, мы с тобой и оженимся, — плотоядно усмехнулся Болеслав и выставил вперед правую ногу: — Может, снимешь сапог? А?
Княжна не шевельнулась. Князь, кряхтя, склонился, зацепив каблук правого сапога за носок левого, стащил его. Потом и левый стянул, запнул оба под лавку.
— Потуши свечи, — молвил, начиная стаскивать с себя кунтуш.
— Зачем? — пролепетала Предслава, со страхом глядя на здоровенного, как гора, князя.
Видимо, страх ее перед этой тушей, готовящейся навалиться на нее, понял князь.
— Не бойся, милая, — молвил почти нежно. — Копна же мышку не давит.
Потом, свершив все, чего хотел и как хотел, лежал умиротворенно, прижимая к груди маленькую головку княжны, гладил шелковистые волосы ее, по-отцовски утешал плачущую:
— Ну что ты, дочка? Это давно должно было свершиться. Давно. Не бойся, я тебя не брошу. Ну, перестань. Теперь зато тебя никто тронуть не посмеет. Никто. Узнают, что ты моя, и близко подойти побоятся. Ты теперь под самой надежной защитой. Не плачь.
Ярослав принял митрополита Иоанна с честью, согласно высокому чину его. Но когда услышал, с чем он пожаловал, нахмурился и отрезал твердо:
— Меняться не буду.
— Почему, сын мой?
— Потому что на Буге я предлагал ему обмен, он отказал. А ныне мой черед, отец святой. И я отвечаю его словом: нет.
— А чем ты предлагал меняться на Буге?
— Не важно чем. Важно, что получил отказ от Болеслава. Так что прости, святый отче, это наши мирские дела. И ты бы лучше не ввязывался в них.
— Ну, как же, сын мой, они ж, поляки, грозятся стоять до тех пор, пока ты не воротишь эту княгиню.
— Пусть стоят. Мне-то что? Не мне же кормить их!
— Но как ни крути, Киев же тебе не чужой, сын мой.
— Ныне он Святополков. Вот пусть он и ломает голову, тем более что княгиня эта его жена.
— Но как же мне ворочаться-то, сын мой, без твоего согласия?
— Почему без согласия, отче? Я согласен. Пусть приезжает сам Святополк, и я ему из рук в руки передам его сокровище.
— Но ты же понимаешь, — вздохнул Иоанн, — что на это никто не пойдет. А напрасно ты, Ярослав Владимирович, сестрами рискуешь. Напрасно.
— Почему я ими рискую, а не Святополк? Они же у него в руках.
— Болеслав Предславу уже в наложницы взял.
— Ну, а чем я-то могу помочь? — пожал плечами Ярослав. — Ежели она в наложницах, так это уже не изменишь, да и он теперь ее не отдаст. А Доброгнева еще малютка, ее-то, надеюсь, ни Святополк, ни ты не отдадите в наложницы.
— О чем ты говоришь, князь, Бог с тобой, — замахал на него руками старец. — Эх, какие вы все упертые, сын мой. Ничем-то вас не проймешь.
— Это точно, — усмехнулся Ярослав. — Церкви лучше в наши дела не ввязываться. С Богом-то будет легче срядиться, сподручнее.